О депрессии с примерами

Е. Крюкова:

Здравствуйте! Это канал «Медиадоктор» и программа «Хотите поговорить об этом?» Веду ее я, Екатерина Крюкова, и Гурген Хачатурян, как всегда.

Г. Хачатурян:

Добрый день!

Е. Крюкова:

В этом эфире мы хотели бы поговорить о депрессии с примерами, потому что в прошлый раз удалось…

Г. Хачатурян:

Не до конца.

Е. Крюкова:

Не до конца. Гурген, а у нас какая-то структура будет сегодня? В каком смысле: часто говорят о детских, подростковых депрессиях, о послеродовых депрессиях, о депрессиях лиц пожилого возраста. Может быть, нам стоит разобрать все эти случаи и, по возможности, подобрать к ним примеры?

Г. Хачатурян:

Да, в моей практике я встречал практически все примеры этих депрессий, которые ты описала. Поэтому – о чем было бы интереснее?

Е. Крюкова:

Начни, может быть, как тебе бы хотелось.

Г. Хачатурян:

Можно начать практически с утреннего примера. Пациент, с которым я только что общался, – это молодая девушка со смешанным депрессивным невротическим расстройством, связанным с трагедией ее детства. Она достаточно рано лишилась родителей, и не прочувствовав, не прожив эту трагедию, в данный момент строит свою взрослую жизнь и периодически натыкается на всякого рода подводные камни, которые сама же себе и устанавливает.

С точки зрения терапии – очень интересный пример, связанный с тем, насколько точно надо проводить диагностику между различными состояниями. Где депрессия, где депрессивное состояние выходит на первое место и является причиной проблем, а где депрессивное состояние является следствием того же невротического расстройства. И, в первую очередь, надо лечить невроз, и от лечения невроза зависит эффективность того, насколько быстро уйдет депрессия.

Диагноз «депрессия» ставится очень легко. Можно прийти к специалисту и сказать, что «у меня плохое настроение», получить этот диагноз, получить лекарства, их использовать и не видеть результата. К сожалению, в своей практике это самая распространенная ситуация, которую я вижу, когда люди принимают препараты очень долго. Наиболее длительной ситуация была у пятидесятитрехлетнего мужчины, который порядка тридцати лет принимал антидепрессанты, он практически рос вместе с психфарминдустрией. Когда появлялись новые антидепрессанты, он их пробовал какое-то время, получал эффект, и рано или поздно сталкивался с тем, что эффект заканчивался. И тут волей-неволей приходит мысль о том, что если антидепрессанты не помогают, то, наверное, все-таки ситуация была в другом. Поэтому давайте сначала начнем говорить о депрессиях и депрессивных состояниях молодого возраста, скажем, подросткового. Ситуация, требующая наиболее точной, наиболее тонкой диагностики, поскольку это опасный возраст в плане того, что подходит под критерии раннего начала органических расстройств психотического уровня, где депрессия будет признаком расстройства шизофренического ряда либо биполярных расстройств, или это депрессия именно ситуационная, которая требует только психотерапии. Сейчас есть какие-нибудь вопросы?

Можно прийти к специалисту и сказать, что «у меня плохое настроение», получить этот диагноз, получить лекарства, их использовать и не видеть результата

Е. Крюкова:

Нет, я слушаю.

Г. Хачатурян:

Надо понимать, что мы все очень долго растем и развиваемся, включая нашу эмоциональную составляющую нашей жизни, включая и нашу нервную систему. При этом девочкам повезло больше – они вырастают пораньше. Где-то годам к 20-22 девочки уже более-менее напоминают строением своей нервной системы, даже не напоминают, а являются взрослым зрелым человеком. Мальчики растут дольше – до 26 лет строится их нервная система. Вот в эти промежутки времени нервная система настолько лабильна, что она может давать различные реакции на любые раздражители. Наиболее сильные раздражители, которые могут провоцировать развитие какого-то депрессивного состояния, – это отношения внутри семьи, отношения внутри коллектива, чаще всего это учебные заведения, если мы говорим о молодом возрасте, это школа, вуз.

Е. Крюкова:

Мужчины до 26 лет уязвимы для психотического компонента, который, возможно, подкрепится для манифестации подобного заболевания?

Г. Хачатурян:

Да.

Е. Крюкова:

Потом ситуация чуть выравнивается, и такие риски уменьшаются?

Г. Хачатурян:

Такие риски уменьшаются. Причем парадокс заключается в том, что несмотря на то, что девочки созревают эмоционально пораньше, но при это по всем руководствам, по всем нормативам у девочек, у девушек гораздо позже возраст первичного дебюта шизофрении. Если мужчине, молодому человеку надо уложиться до 30 лет, то у девушки есть еще пять лет в запасе, и до 35 лет она запросто может дебютировать как пациент с шизофренией.

Несмотря на то, что девочки созревают эмоционально пораньше, но по всем нормативам у девочек, у девушек гораздо позже возраст первичного дебюта шизофрении

Раз уж у нас сегодня разговор с примерами, одна из моих самых первых пациенток, девочка 18 лет дебютировала с шизофренией, тяжелым депрессивным расстройством на фоне болезненного расставания с молодым человеком. В плане диагностики было действительно не очень сложно объяснить ее депрессивное состояние, учитывая ситуацию, в которой это возникло. Это были ее первые серьезные отношения, очень большая эмоциональная вовлеченность в этих отношениях. Она строила планы, и когда отношения закончились, сначала все началось с депрессии, которую какое-то время так или иначе удачно скрывала.  Через какое-то время скрывать ее уже не получалось. Ее родители и близкие люди обращали внимание на ее постоянно пониженный фон настроения, обращались за помощью к психологам. Психологи проводили с ней работу, «вся жизнь впереди» и «все еще будет хорошо, и ты встретишь обязательно кого-нибудь». Но встретила она галлюцинации.

Я хотя и с какой-то улыбкой об этом говорю, но ситуация действительно была такая тяжелая, что галлюцинации были страшные – это были голосовые галлюцинации. Она слышала голоса (конкретно их было три), которые поминутно, постоянно оценивали каждый ее взгляд, каждое ее действие, каждую ее мысль, обсуждали это между собой. С точки зрения, насколько это болезненно воспринимается личностью, то еще в начале заболевания это только усугубляло ее депрессию. Было очень тяжело за ней смотреть.

Но сейчас я говорю об этом уже спокойно, потому что сколько я отслеживал за ее дальнейшей судьбой на фоне препаратов, купирующих основное заболевание, действительно все неплохо складывается в жизни.

Такая ремарочка: я еще тогда был военный, и меня сложно было чем-то удивить, но когда она озвучивала, что говорят эти голоса, и тот уровень матерной лексики, которую я даже не мог представить, что в этой прекрасной златокудрой голове могут быть такие реплики, которые я, будучи военным, не слышал от своих отцов-командиров, самому становилось страшно.

Е. Крюкова:

Это была ее подавленная агрессия, которая реализовалась в голосах?

Г. Хачатурян:

Поскольку мы занимались не только ее лечением основного заболевания – шизофрении, мы одновременно занимались психотерапией для того, чтобы выстраивать дальнейшую жизнь на фоне приема препаратов и оценки своей личности. Это был скорее такой глубочайший комплекс неполноценности, говоря языком психотерапии, который очень нелестно характеризовал ее. По сути, ее внутренние страхи, внутренние представления о себе самой спроецировало вот на эти три голоса, которые не давали ей покоя.

Е. Крюкова:

А сейчас у нее остается эта симптоматика?

Г. Хачатурян:

К счастью, симптоматики у нее сейчас нет. Она повзрослела, выучилась и строит свою дальнейшую судьбу, делает это вполне себе успешно. И тут к месту придет такая ремарочка о том, что любые состояния, когда плохое настроение или депрессивное состояние, или тревожное – если это затягивается длительно, и Вы не чувствуете возможность с этим справиться, то обязательно надо обращаться за помощью. Не надо думать, что обращение к психиатру или назначение психотропных препаратов – это то, что ставит крест на Вашей жизни. Чем раньше случиться первичное обращение, чем быстрее разберемся, с чем связано это состояние, откуда оно растет, чем раньше начнется лечение (будь то фармакологическое или чисто психотерапевтическое), тем больше шансов, больше возможностей благоприятного прогноза.

Е. Крюкова:

Ты сам знаешь, почему люди не обращаются к таким специалистам. Чаще всего, это стигматизация больных такого толка. И мне кажется, люди до последнего думают, что то, что с ними происходит – это находится в зоне их ответственности, и это результат их опыта, их ошибки. И только они должны нести эту ношу и выбраться из этого состояния, и здесь просто не может помочь посторонний человек, тем более, что-то нахимичить с фармакотерапией.

Г. Хачатурян:

Пожалуй, да. И это одна из целей, которую стоит преследовать в просветительской деятельности касательно работы психиатров, психотерапевтов. Я не говорю, что я знаю все, но иной раз очень важно хотя бы единожды рассказать о своих переживаниях кому-то, о своих мыслях, что Вы думаете о своих переживаниях, что думаете о своем состоянии. Потому что зачастую с этого все и начинается – с того, что внутренняя логика идет по искаженному пути. Мозг – штука такая…

Важно хотя бы единожды рассказать о своих переживаниях кому-то, о своих мыслях, что Вы думаете о своих переживаниях, что думаете о своем состоянии. Потому что зачастую с этого все и начинается

Е. Крюкова:

Адаптивная.

Г. Хачатурян:

Адаптивная. С большей вероятностью мозг найдет какие-то ошибки, проблемы в себе и будет пытаться самостоятельно с этим справиться. Если помните знаменитое изречение, которое приписывают Зигмунду Фрейду: «Прежде чем заподозрить у себя комплекс неполноценности, убедитесь, что Вы не окружены идиотами». Да, действительно, это большая проблема, когда люди с большей охотой будут думать плохо о себе и о своих возможностях, о своих способностях, чем предположат, что, оказывается, все дело в окружающем мире.

Е. Крюкова:

Я хотела бы подвести этому итог: если Вы видите у своих детей (15, 16, 17 лет) подобную депрессивную симптоматику (это может быть малая депрессия, апатия, дистимия), здесь важно подключиться, пригласить специалиста, чтобы не подключился психотический компонент, и все не вылилось в более тяжелое расстройство. Давай продолжим.

Г. Хачатурян:

Раз уж мы начали с того, что заговорили о том, как за депрессией прячется психотическое расстройство, давайте поговорим о том, как пытаются вылечить депрессию, как неудачно строится лечение депрессии в отрыве от основного заболевания. Давайте поговорим о том, как бывает в обратной ситуации, когда кто-то приходит с депрессией и попадает, что называется, в систему. Когда под депрессией, имеющей, не имеющей органическую причину, эта органическая причина находится. К сожалению, тут тоже не все так радужно, как хотелось бы, потому что бывают ситуации, когда органические расстройства видятся там, где их нет.

Бывают ситуации, когда органические расстройства видятся там, где их нет

Наиболее распространенная ситуация с биполярными расстройствами. Биполярное расстройство – расстройство, когда идет чередование депрессивной и маниакальной составляющей. Зачастую почему-то диагностика строится из двух вопросов: «А бывают ли у Вас периоды хорошего настроения», когда спрашивают у человека с депрессией. Он говорит: «Да, бывают». «Здравствуйте, вот Ваше биполярное расстройство. Вот Ваше лекарство». Хотя здравый смысл подсказывает, что если у меня бывает плохое настроение, бывает хорошее настроение, то, скорее всего, я нормальный человек, а не человек, страдающий биполярными расстройствами. И такой пример в моей практике был, неоднократно бывали люди, которым надо было снимать диагноз биполярного расстройства и лечить именно депрессию в рамках психотерапевтической помощи, как экзогенного изначально невротического расстройства.

Если у меня бывает плохое настроение, бывает хорошее настроение, то, скорее всего, я нормальный человек, а не человек, страдающий биполярными расстройствами

Самый яркий пример: была женщина лет 40, которая даже не знала, какой ей ставится диагноз. Что называется, о том, что происходит с ней, от чего ее на тот момент нашего первого знакомства ее лечили уже лет пять, она не знала ни своего диагноза, практически не общалась со специалистами-смежниками, имеется в виду психологическое обследование, психотерапия. Она получала определенного рода лекарства. Эти лекарства периодически менялись в связи с тем, что не было нужного эффекта.

И вот так по косвенным причинам, по тем вопросам, которые ей задает ее специалист, мы пришли к тому, что ее неэффективно лечат от биполярного расстройства, которого, по сути, и не было. К счастью, отмена терапии и усиление психотерапевтического воздействия помогло справиться с этой ситуацией и объяснить причины ее депрессивного состояния. Оно было связано с социальным фоном, с социальным воздействием. У нее были мечты одного плана, а реальность оказывалась другой, вопрос самореализации, который очень часто приводит к невротическому расстройству и, как следствие, к депрессии.

Депрессия углублялась до того момента, пока она не находила в себе какие-то силы, ресурсы заняться, чем она хочет заниматься. Человек очень творческий, писала стихи, периодически их публиковала. Но, к сожалению, окружение, в котором она находилась, не приветствовало такого рода занятия. Эпизоды хорошего настроения, когда она занималась тем, что ей нравилось, очень быстро проходили. Но мы смогли построить нашу работу так, что рассказали ей и дали понять, насколько ее творчество, насколько ее внутренняя реализация себя, как личности важна для нее самой. Когда она увидела в психотерапевте заинтересованного слушателя, когда мы сидели вместе, обсуждали ее творчество, ее стихотворения, искали в нем смыслы, искали следы ее опыта в этой жизни, ее мироощущение, это действительно ее окрылило. Пару лет назад она даже опубликовала свой сборник, в каких-то кругах она даже известна.

Е. Крюкова:

Ей понадобилось менять окружение?

Г. Хачатурян:

Ну зачем же менять сразу окружение, когда можно просто в это окружение добавить новых людей?

Е. Крюкова:

Ты уже не раз за программу сказал, что врач ставит другой диагноз на нелеченный невроз, поверх. Что такое невроз будет для тебя? И скажи, если мы посадим двух разных врачей, они смогут увидеть тот самый невроз, о котором ты говоришь? Насколько это будет регистрируемое мероприятие?

Г. Хачатурян:

Иногда неврозы бывают очевидными. Мы уже обсуждали обозначение этого магического слова «невроз». Невроз – это следствие какого-то внутреннего конфликта разного рода интенсивности и по-разному проявляющийся. Если разговаривать с человеком длительное время, то эту проблему найти можно. Но тут из вопроса, как ты его формулируешь – посадить двух разных специалистов и говорить о том, смогут ли они объединиться во мнении о том, что это одно заболевание или другое заболевание, наверное, это сложно. Потому что каждый специалист будет видеть что-то свое.

Е. Крюкова:

Это нормальная ситуация для раздела науки?

Г. Хачатурян:

Скорее, нормальная, потому что одни и те же вещи можно трактовать по-разному. Но наука может стоять особняком, а состояние пациента – тоже может стоять особняком. И тут ситуация заключается в том, что не надо ставить науку или свои личные предпочтения, свою специализацию, свои амбиции выше благополучия пациента. Я не вижу ничего страшного или криминального в том, чтобы пациента, в котором я сомневаюсь, отправить дополнительно на консультацию психиатра, у которого, с точки зрения психиатрической диагностики, больше опыта, чем у меня, и сравнить его мнение со своим – это можно сделать, во-первых.

Во-вторых, все-таки заболевания психиатрического уровня достаточно длительно развиваются, и можно за этот промежуток времени определить, насколько эффективно лечение или насколько оно неэффективно. И если я вижу, что мое лечение не помогает, то я с большей уверенностью могу позволить себе усомниться в том, что это заболевание невротического ряда и сделать больший упор на психиатрию. Хотя мне очень часто встречались ситуации, когда даже депрессия, о которой мы начали разговаривать, лечится психиатрами именно с точки зрения «если не помогают антидепрессанты, давайте увеличим дозировку или поменяем антидепрессант» без возможности хотя бы предположить, что причина может быть в другом.

Е. Крюкова:

Давай вернемся к неврозам. Если простыми словами объяснить, это ситуация, когда тебя патологически клинит на какой-то неудаче? Или не так?

Г. Хачатурян:

Нет, невроз – понятие пошире.

Е. Крюкова:

Внешние проявления можешь перечислить?

Г. Хачатурян:

Например, обгрызенная ручка, очень часто невроз навязчивых состояний, когда навязчиво хочется что-то тянуть в рот и грызть. Есть люди, у которых есть невротическое желание просто тянуть что-то в рот, засыпать с пальцем во рту. Есть люди, которым нравится просто что-то держать во рту, в руках…

29:10

Екатерина Крюкова: Но этого мало для развития депрессии и ее усугубления. Это можно назвать причудами до какой-то степени.

Г. Хачатурян:

Да, это можно назвать причудами. Например, ты сидишь или я сижу, кто-то сидит и постоянно что-то крутит во рту. В этот же момент в голове начинают крутиться навязчивые мысли, появляется какая-нибудь мысль, насколько это нормально или ненормально. Потом – нет, это не нормально. Потом – я посмотрю в интернете и найду подтверждение того, что это ненормально. После этого появляется мысль о том, что я ненормальный. Дальше у меня формируется депрессия. Казалось бы, все началось с того, что я просто сидел и грыз ручку. А закончилось тем, что у меня глубокая депрессия из-за того, что я ненормальный.

29:59.

Екатерина Крюкова: Давай немножко вернемся к структуре. Может быть, поговорим о послеродовой депрессии? Ты сталкивался с такими пациентами?

Г. Хачатурян:

Да, с послеродовой депрессией я сталкивался. Штука интересная, которую пытаются изучить, пытаются найти в этом какие-то закономерности. В целом, у нее есть две причины. Первая – гормональная, связанная с резким изменением гормонального фона женщины до родов, во время родов и после. Это если она развивается в первое время, то есть непосредственно сразу после родов.

Если она возникает в более отсроченном периоде, то это депрессия, связанная с диссонансом между реальностью и ожиданиями. Девочка, которая всю жизнь играла в дочки-матери и в куклы, и наигравшись куклой, могла ее просто бросить, отложить в сторону и заняться чем-то другим, став мамой, понимает, что если ты наигралась с ребенком – это не значит, что ребенку больше не нужно твое внимание. И вот это время, когда все внимание мамы выделено ребенку, плюс к этому прикручиваем хронический недосып, болезненность первой стадии после родов, когда болит все, когда ребенок сосет грудь и из-за этого болит грудь – вот это постоянное болевое, болезненное ощущение, необходимость концентрировать внимание на ребенке, возникшая ответственность... Вдруг оказывается, что мама была к этому не готова.

Это достаточно тяжелое может быть состояние. К счастью, оно проходит, потому что ребенок тоже взрослеет и уже не требует такого большого внимания. Очень часто, когда ко мне приходят пациенты с такого рода проблемами, хорошо помогает обучение мужа помогать ухаживать за ребенком, давать маме свободное время, чтобы она могла отдыхать, могла восстанавливать свои силы. Надо рассказывать маме о радостях материнства, о том, насколько это здорово, и что эти боли, проблемы – они временные и скоро закончатся, это очень-очень хорошо помогает. Иногда, к сожалению, если депрессия накладывается на более глубокие основы, она может стать более глубокой, тогда действительно необходимо прибегать уже к помощи фармакологических препаратов. Потому что опыт подсказывает, что в глубокой депрессии, в глубоком отчаянии мама не всегда может контролировать свои действия, и это уже угрожает здоровью малыша.

В глубокой депрессии, в глубоком отчаянии мама не всегда может контролировать свои действия, и это уже угрожает здоровью малыша

Е. Крюкова:

Мне кажется, то, что ты описал в первой части речи, должно быть справедливо почти для каждой матери, и я даже не знаю, стоит ли называть это депрессией. Какая логика: ты один жил в этой жизни, за нее нес ответственность, контролировал ситуацию полностью. Тут появляется человечек, которого от себя отбросить в тяжелый момент жизни никогда не получится. Он всегда с тобой. Его жизнь зависит от твоих решений. И это, безусловная, ноша психологическая. То есть нужно время на адаптацию – это совершенно точно. И даже не знаю, стала бы я называть это патологией. Просто такой адаптационный процесс должен пройти.

Г. Хачатурян:

Это краеугольный камень психиатрии, как науки – что нормально, а что патологично. Действительно, первые пару месяцев после родов, когда ребенок есть, а инструкцию по эксплуатации выдать забыли, он плачет, у тебя все болит – очень сложно бывает перестроиться. И тут начинают капать определенного рода факторы риска. Например, у какой-нибудь женщины нарциссического типа характера – ей бывает сложнее с этим справиться, потому что она привыкла, что все обращают внимание только на нее, и очень сложно фокусировать внимание ей на ком-то, да, в том числе, на ребенке.

Есть люди инфантильного типа, которым в принципе очень сложно нести какую-то ответственность. И вот так капелька за капелькой, казалось бы, в обыденной ситуации: родился ребенок – пожалуйста, будь хорошей мамой, капля за каплей появляются факторы, утяжеляющие или усугубляющие течение этого нормального состояния.

Е. Крюкова:

А мне сейчас показалось, что наиболее тяжело материнство могут пережить гиперответственные матери. Мало того, что они жили, как гиперответственные люди и постоянно напрягались, тут появляется ребенок, и голова должна просто взрываться. И здесь неплохой метод в том, чтобы ее разгружать максимально, объяснять, что это не ярмо, и ребенок – это, скорее, соратник. Он сам может за себя ответить в какой-то момент.

Г. Хачатурян:

Ребенок – может. Но вот если говорить о гиперответственности мамы изначальной, то я вспоминаю двух мамочек, которые ко мне приходили. Обе были гиперответственные. Но у одной ее гиперответственность фокусировалась на ребенке, и она нашла для себя золотую середину, и все было хорошо в плане того, что признаки этой депрессии послеродовой достаточно быстро ушли. Но наша работа строилась уже больше на перспективу касательно того, что нельзя все время быть гиперответственным по поводу ребенка, ребенку надо давать возможность самостоятельно развиваться.

И была мамочка, у которой ее гиперответственность привела к тому, что ей стало, мягко говоря, сносить крышу, когда тут уже к ее гиперответственности подключилась и агрессия, неприятие любого дополнительного мнения, неприятие любой помощи, которая ее предлагалась. Это приводило уже к недопониманию со стороны окружающих.

Помню рассказ ее мужа, который искренне хотел ей помогать, но постоянно получал по рукам: «не тронь ребенка», «ты его уронишь». И как будто бы она забирала всю радость этого возникшего материнства, забирала на себя из-за того, что была очень гиперответственная. Поэтому я еще раз подчеркну, что все настолько индивидуально, все настолько зависит от миллиона различных сопутствующих деталей, что всегда надо во всем разбираться: сидеть, слушать, искать какие-то закономерности. И, что самое главное, каждую эту деталь примерять на конкретного человека, на конкретно обратившегося к тебе пациента, клиента, его родственников, для того чтобы понимать, что для них хорошо, а что для них неприемлемо, что вкладывается, встраивается в их систему жизненных координат, а что из этой системы вырывается.

Нельзя все время быть гиперответственным по поводу ребенка. Ребенку надо давать возможность самостоятельно развиваться

Е. Крюкова:

Возрастные пациенты требуют особого внимания, существуют ли у них расхожие жалобы, симптомы?

Г. Хачатурян:

С возрастом тоже происходит очень много изменений, в первую очередь, касательно органического состояния головного мозга. В связи с проблемами в сосудах мозг недостаточно кровоснабжается, и любые проблемы, даже какого-то психологического характера, могут кратно усиливаться. Но наиболее распространенные проблемы – это проблемы, связанные с ощущением ненужности, брошенности, оставленности, которые достаточно тяжело переживаются. И вот это состояние, когда ты был востребован, ты был рабочей единицей, до пенсии чем-то занимался или сидел с внуками. Но работа заканчивается, внуки вырастают, и вдруг ужасом для себя воспринимаешь, что ты никому не нужен.

Тут работа направлена на то, чтобы рассказать человеку о том, насколько он нужен сам себе. И тут я вспоминаю прекрасную бабушку 84 лет. Прекрасный сотрудник, добившийся больших высот, ради внуков рано ушла на пенсию. Начала заниматься внуками, и где-то в 75-76 лет, когда внуки уже выросли, вдруг оказалось, что жизнь закончена, но она еще продолжается. И в течение 5 лет она достаточно тяжело, болезненно переживала это свое состояние – состояние одиночества, к сожалению, она овдовела еще к этому времени. Времени у нее было много, а занятий было мало. Собственно, все закончилось тем, что я уже за руки отвел ее в парк Сокольники, где пожилые пары находят друг друга для того, чтобы потанцевать. И она там нашла для себя какое-то общение, какую-то отдушину. И сколько я ее знаю, мы периодически созваниваемся, все  у нее хорошо.

Е. Крюкова:

Лечение общением.

Г. Хачатурян:

Лечение общением, конечно.  

Е. Крюкова:

Мы вели программу «Хотите поговорить об этом?» и говорили о депрессии с примерами. Я – Екатерина Крюкова. Спасибо, до свидания!

Г. Хачатурян:

Всего доброго!