Химия души

Виктория Читлова:  Сегодня передача под названием "Пси-лекторий" на канале "Медиадоктор", и я, её ведущая Виктория Читлова, врач психиатр, психотерапевт. У нас в гостях замечательный психиатр, зарекомендовавший себя как очень хороший психофармаколог, специалист центра имени Сербского, Павел Викторович Алфимов.

Тема нашей сегодняшней встречи посвящена обширному вопросу о химии души. Что же отвечает за наши эмоции, как мы взаимодействуем с людьми, какие эмоции бывают, и почему они именно такие, и можно ли с ними что-то сделать? Расскажите, пожалуйста, Павел, какие основные эмоции существуют у человека. 

Павел Алфимов: Эмоции, от латинского emoveo – потрясаю, волную, это психический процесс средней продолжительности, который отражает субъективное отношение субъекта, то есть нас с Вами, к существующим или возможным ситуациям, а также к объективной действительности. Вкратце, эмоции можно разделить на 2 группы. Первая, это базовые эмоции. Например, знаменитый американский психолог, исследователь эмоций, Роберт Плутчик, выделял несколько базовых эмоций, таких, как гнев, страх, грусть, отвращение, изумление, предвкушение, доверие и радость, оно же удовольствие. Это базовые, очень биологизированные кирпичики, древние эмоции, из которых потом вытекают более сложные конструкты, высшие эмоции, такие, как разочарование, принятие, восхищение, различные оттенки беспокойства, раздражение. 

Виктория Читлова:  Сейчас очень много людей, буквально, зафиксированы на том, что необходимо постоянно чувствовать себя хорошо, чувствовать радость, чтобы никогда не унывать. На мой взгляд, это крайне неудобное состояние, постоянно быть радостным практически невозможно. Скажите, пожалуйста, Павел, что отвечает за хорошее настроение, как мы можем его изменить, и вообще, для чего нам нужны знания в области химии психических процессов, конкретно, о радости. 

Павел Алфимов: Что такое хорошее настроение. Сейчас хотят чувствовать себя всегда превосходно. Счастливыми. Это невозможная ситуация, так бывает только если ты попал в секту. И то, не всегда, и это не спасение. В перечне базовых эмоций хороших всего одна, все остальные негативные. Так сложилось эволюционно, что эмоции возникали, как своеобразный кнут, чтобы наш с Вами предок, примат, выжил и передал свои гены в потомство. У эволюции, в целом, кнутов намного больше, чем пряников. Есть один хороший пряник, это удовольствие, которое лежит в системе вознаграждения. Есть мнение, что основным химическим веществом, которое участвует в системе вознаграждения, является дофамин. Как раз в этой системе происходит поломка, когда человек привыкает к сигаретам, к алкоголю, к различным психоактивным веществам, к азартным играм и так далее. Большинство базовых эмоций негативны, они являются естественной, нормальной частью нашей жизни. 

Виктория Читлова: То есть подстегивают нас, грубо говоря, к развитию, так? Страх, гнев, отвращение. 
Павел Алфимов: Да, и так далее. Эти эмоции являются важной частью нашей жизни в динамике. Они позволяют нам учиться, развиваться. Особенно они важны у детишек, у растущих маленьких приматов, но и у нас с Вами, у взрослых людей, они не менее важны. Приведу один короткий пример из зоологии. 

Представим себе одну эмоцию, а именно, страх, очень важную для выживания нас, как вида. Страх позволил нам долгие миллионы лет спасаться от хищников. Как правило, это были крупные кошачьи, в основном тигры и львы. Давайте представим себе две маленькие обезьянки. Они сидят у подножья баобаба в африканской саванне где-то, допустим, 3 миллиона лет назад. Одна из них спокойная, она практикует дзен, сидит и грызёт банан. Другая обезьяна встревожена, она в страхе. Она в страхе, не может найти себе место, у неё поднята шерсть, у неё оскалены зубы, она всматривается, елозя на месте, в зелёную траву, пытается в различных оттенках зелёного углядеть хвост какого-нибудь гепарда. Как Вы думаете, кто из этих обезьянок останется в живых сегодня вечером?

Виктория Читлова:  Наверное, которая в тонусе, правильно?

Павел Алфимов: Да, именно, и таким образом предрасположенность к эмоции страха закрепляется из поколения в поколение. 

Виктория Читлова: То есть как говорил Ролло Мэй и многие экзистенциальные психологи, философы, тревога – это определение современности, в том числе. Она нам нужна, чтобы мы ориентировались в быстрорастущем энергичном мире. Когда я работаю со своими клиентами, я очень часто привожу этот пример, что, вообще, плохое настроение и тревожность, как правило, помогают человеку, получив опыт, стать более стрессоустойчивыми. Личностный рост, личная зрелость более формируется, и привожу ещё пример с утюгом. Когда человек впервые в жизни обожжется о горячий утюг, то он на всю жизнь запоминает, что горячее трогать нельзя. Смысл в этой терапевтической метафоре – то же самое говорит нам наша психика. Когда человек тревожится, или он в плохом настроении, то это сигнал о том, что нужно разобраться в себе, что-то понять, сориентироваться в ситуации, как-то более серьёзно и конструктивно посмотреть на неё и принять наиболее оптимальное решение. Согласны, Павел?
Павел Алфимов: Полностью согласен и хочу добавить, что тревога бывает адаптивная. Та, которая нам помогает развиваться. Бывает дезадаптивная тревога, это уже симптом, расстройство психики, тревожно-фобического состояния, депрессии, панического расстройства и других. Как раз дезадаптивная, неконтролируемая тревога, является мишенью для психотерапии и для психофармакотерапии, назначения лекарств.

Виктория Читлова: Давайте, мы разберём на примере панических атак. Во-первых, мы хотели бы немного обсудить нейроморфологические, анатомические образования в головном мозгу, я имею в виду центры, и может быть, вопросы биохимии, но очень вкратце, в основном, смысл, механизм. 

Павел Алфимов:  Панические атаки, как никогда актуальная в общественном сознании вещь, и эта вещь, которая понятна каждому. Что-то, похожее на панические приступы, испытывает каждый из нас в какой-то момент своей жизни. 

Виктория Читлова: Как минимум, хотя бы раз человек в своей жизни испытывал паническую атаку. Например, неделю назад, когда я улетала на конгресс во Флоренцию, меня накрыло, грубо говоря: паническая атака у стойки регистрации в аэропорту, когда я подумала, что я не взяла паспорт. Я его нашла в одном из карманов своей сумки.

Павел Алфимов:  Довольно типичный пример. 

Виктория Читлова:  Что я испытала? Было сердцебиение, несколько суженное, может быть, зрение, это уже к конверсиям относится. Учащённое дыхание, потливость. Всё длилось очень коротко, пока я не заставила себя выключиться из состояния всеохватывающей паники и наконец-таки найти свой паспорт. 
Павел Алфимов: У Вас, Виктория, сработала регулирующая система, не было развёрнутого приступа паники. Была пароксизмальная вспышка тревожности. Представим человека, сидит на работе, чем-то занимается полезным, и вдруг либо у него из памяти всплывает какой-то пугающий стимул, либо он поступает снаружи, извне. 

Виктория Читлова:  В связи с какой-то ситуацией, а ситуации может и не быть, верно?
Павел Алфимов: Действительно, может быть потенциальная ситуация, то есть пугающий стимул может быть без пугающего объекта. Например, ему прищурился саблезубый тигр или, например, ему на e-mail пришёл счёт от стоматолога на 100.000 руб. 

Виктория Читлова: Или sms-ка от жены: «Нам нужно поговорить». 
Павел Алфимов: Да, это, действительно, тоже хороший, пугающий стимул. Что происходит? Височная кора напоминает так называемому миндалевидному телу, это маленькая пупочка, скопление ядер нейронов в хвосте гиппокампа, который отвечает за аффект страха и гнева. Туда посылают сигнал и говорят: миндалевидное тело, ты знаешь, что-то сейчас пугающее происходит. Амигдала, миндалевидное тело посылает сигнал в дыхательный центр, сердечно сосудистые, сосудисто-двигательный центр –учащается сердцебиение, учащается дыхание, появляется вегетативная симптоматика, также посылается сигнал в кору, по серотониновым нейронам в прифронтальную кору. Возникает аффект страха, ощущение приближающейся катастрофы, сильнейший внутренний дискомфорт. Если человек условно здоровый, у него нет панического расстройства, или всё более или менее стабильно в психике, его же кора обратно посылает в миндалину сигнал: всё под контролем, успокойся, и система приходит в норму. 

Виктория Читлова:  Мы примерно представили, как это происходит, но основной вопрос, если всё так сложно, эти все процессы, возможно ли внедриться человеку сознанием  в этот процесс, или это будет происходить вне зависимости от его воли? 

Павел Алфимов: Здесь мы переходим к очень важной вещи. Я надеюсь, многие наши слушатели ее запомнят, и многие наши пациенты. Мы не можем контролировать свои базовые эмоции, это невозможно. 

Мы не можем контролировать свои базовые эмоции, это невозможно

Виктория Читлова:  Повторите, пожалуйста, что такое базовые эмоции, потому что Вы сейчас нас всех напугали. 

Павел Алфимов: Базовые эмоции – те, что идут из древних кусков психики, это гнев, отвращение, страх, печаль, это изумление, это радость, их всего восемь выделяют. Но мы можем контролировать своё поведение. Мы можем менять, модифицировать свои высшие эмоции, человеческие, то, что делает нас людьми, именно здесь есть пространство для психотерапии. Например, в случае приступа паники, чем занимается психотерапевт? Давайте, если речь идёт о паническом расстройстве, агорафобии или аэрофобии, человек боится летать, боится сесть в самолёт. 

Виктория Читлова: Агорафобия, это, уточните.
Павел Алфимов: Он боится людных мест, больших незакрытых пространств, скопления людей. Существуют разные методики психотерапии, которые помогают пациенту избавиться от панической реакции на пугающий стимул. Это не быстро, на это нужно некоторое время, но они реально работают и работают не хуже лекарств. Если речь идёт об умеренной тяжести или о легком расстройстве, они точно работают. Наверное, если это тяжёлые расстройства, то неплохо бы подключать лекарства, причём сразу. 

Виктория Читлова:  Здесь такой вопрос, Павел: чья это вотчина, территория чья, кто должен определять степень тяжести тревожных состояний, и кто должен ими заниматься? Я говорю сейчас о психологах или о психиатрах. Как пациенту сориентироваться, кто ему должен помогать?
Павел Алфимов: Скажем так, если тревога зашкаливает настолько, что что ты не можешь сварить кашу и встать с кровати, или закончить телефонный разговор, есть смысл сразу идти к врачу.

Виктория Читлова:  То есть мы говорим о степени дезадаптации, насколько это состояние мешает человеку адаптироваться в жизни, нормально функционировать, насколько его текущее состояние отличается от его нормы. 
Павел Алфимов: Так точно. Если речь идёт о менее тяжёлом нарушении функционирования, можно для начала обратиться к психологу, к психотерапевту и попробовать начать бороться без медикаментов, либо использовать ограниченное медикаментозное лечение. 

Виктория Читлова:  Как долго надо терпеть? Тоже, я думаю, актуальный вопрос. «Справлюсь сам, книжки почитаю, или на кухне посижу, поговорю с подругой», или другом, и так далее.

Павел Алфимов: Хороший вопрос, у меня нет на него готового ответа. Однако, если речь идёт о приступах паники, если развёрнутый приступ паники со страхом смерти, со страхом сойти с ума, с учащённым сердцебиением с другими вегетативными симптомами, возник второй раз в жизни в течение ограниченного периода времени, например, за два месяца подряд – это уже повод задуматься и пойти к специалисту, просто говорить про это. 

Виктория Читлова: Позвольте ещё отметить, если присоединяется агорафобия, то есть грубо говоря, человек не выходит из дома, и работать толком не может, то, конечно же, это уже прямое показание для обращения к специалисту. Вообще, когда мы затрагиваем вопрос "К кому лучше", я люблю говорить о том, что сейчас современным специалистам важно ориентироваться и в психологии, и психиатрии, такой посыл и к коллегам, и к психологам и так далее. Очень важно ещё учитывать такой момент, что лучше преодолеть страх обращения к психиатру, прийти к нему и исключить хотя бы более серьёзное заболевание, или определить хотя бы степень тяжести состояния пациента, и уже, в том числе, работать и психологически, если состояние того требует.

Позвольте затронуть тему современных направлений в области пси-наук. Чем сейчас, вообще, занимаются специалисты в области наших знаний, какие бывают направления? 

Павел Алфимов: Во-первых, есть, в широком смысле, общая психиатрия, это психопатологи и психофармакологи, это универсальные специалисты, которые занимаются синдромальными расстройствами психики. У нас в России существует три подспециальности официально, это судебная психиатрия и психотерапия, а ещё психиатрия наркологии, три подспециальности.

Виктория Читлова:  Какие сейчас наиболее прогрессивные, актуальные в современном мире?
Павел Алфимов: Я считаю, что наша отрасль сейчас прогрессирует вся, и детская психиатрия, и психиатрия пожилого возраста.

Виктория Читлова:  Чем непосредственно занимаются детские психиатры, какие туда входят состояния? 
Павел Алфимов: В первую очередь, это различные нарушения развития, так называемые первазивные расстройства развития. Это расстройства аутистического спектра, формы аутизма от самых мягких до тяжёлых. Это детские формы тяжёлых расстройств психики, подростковые депрессии, пресловутый синдром гиперактивности с дефицитом внимания – есть такая проблема, действительно, он существует, является проблемой, это синдромальная проблема. 

Виктория Читлова:  Но ей незаслуженно много внимания оказывают, особенно за рубежом, насколько мне известно.
Павел Алфимов: Её, на мой частный взгляд, незаслуженно широко лечат психостимуляторами за рубежом.  Также на мой частный взгляд, её незаслуженно редко диагностируют у детей в России. Надо найти какой-то баланс. Безусловно, такие дети, подростки, даже взрослые есть. Их не так много, как хочется верить некоторым американским врачам, но их не так мало, как хочется верить нашим детским психиатрам. Важным направлением современной психиатрии является, скорее, даже не психиатрия как таковая, это в целом нейронаука, это нейробиология расстройств психики. 

Виктория Читлова:  Чем занимаются нейробиологи? Они работают непосредственно с пациентами? Как это всё выглядит?

Павел Алфимов: Нейробиологии, как правило, даже не клиницисты. Бывает, психиатры переучиваются, этим занимаются, но в основном это, всё-таки, биологи, психологи, нейропсихологи, специалисты смежных медицин, которые изучают физиологию и нейрохимию центральной нервной системы на животных моделях. На животных моделях моделируется депрессия, психоз, расставание с близкими, алкоголизм; у мышек, у собачек вызывают различного вида зависимости, чтобы потом их лечить. Используют для этого современные методы нейровизуализации – способы взглянуть, что происходит в живом, работающем мозге в данный момент. Раньше, ещё даже 30 лет назад у нас не было таких возможностей. Сейчас есть методы нейровизуализации с потрясающей разрешающей способностью, мы можем заглянуть всё глубже и глубже, понять, что на самом деле происходит. 

 Виктория Читлова:  Хотела бы отметить для наших слушателей особую практическую значимость таких исследований. Ведь весь мир, если посмотреть глобально, занят наблюдением за прогрессом в области нейронаук. Их тут же применяют все специалисты, в том числе авторы, которые пишут книжки про success, эти все «преуспеть», как лучше повлиять на других людей, в том числе маркетинг. Всё очень активно используется, актуальные знания. Согласны со мной?

Павел Алфимов: Да. Но я сделаю короткое замечание. Многим книги по личностному росту от знаменитых мотивационных спикеров здорово помогают. Конечно, там никогда не существует стопроцентного, универсального решения. Часто, особенно сейчас, на них делается упор, такой сложный конструкт мотивации, что Вам не хватает мотивации, и начинаются советы: встань, поднимись, иди и сделай. Ни в коем случае это не применимо ко всем. Наверное, кому-то это помогает. Мотивация – это сложный психологический феномен и разобраться в нём стоит вместе с психологом. Либо самому. 
 

Многим людям книги по личностному росту помогают. Но никогда не существует стопроцентного, универсального решения, единого для всех

Виктория Читлова:  То есть индивидуальная работа. Со своей стороны, я бы хотела подчеркнуть, что есть такое представление, понятие, целая наука – характерология, когда специалисты, и психологи, и психотерапевты, изучают особенности типов личности. Как человек развивался, какие у него характеристики и так далее, какие копинг-стратегии, стратегии совладания и так далее. Шаблонные рекомендации по достижению успеха неприменимы. Грубо говоря, авторы порой пытаются в прокрустово ложе вогнать всех людей, заметно стигматизируя пациента. Более того, вгоняя их ещё в большую тревогу.  Мне доводилось лечить несколько раз людей, которые работают в офисе, читают эти книжки об успехе и так далее, о том, как себя тренировать, и которые просто не успевают за этим, это к ним неприменимо. 
Павел Алфимов: Трудно с Вами не согласиться; они не дают универсального ответа. Но что я хотел сказать в вопросе о мотивационных спикерах. На самом деле, чтобы бороться, например, с депрессией или с тревожными расстройствами человеку самому, без специалиста, иногда дисциплина важнее мотивации. Она позволяет достичь какого-то улучшения своей жизни уже сразу. Работа с мотивацией – это уже долгий разговор на будущее. 

Виктория Читлова:  Позвольте, Павел, мы коснёмся вопросов, касающихся химии, психических процессов, непосредственно, о нейромедиаторах. У всех на слуху серотонин, норадреналин, дофамин. За что отвечают эти вещества в нашей психике, для чего важны знания о них, чем они могут нам помочь?

Павел Алфимов: В первую очередь, эти знания нужны практикующим врачам. Безусловно, они важны для академических работников, для исследователей, которые ставят эксперименты. Но врачам, которые не всегда в этом хорошо разбираются, как хотелось бы, они очень важны.

Дофамин – это основной возбуждающий нейромедиатор, то есть вещество, отвечающее за передачу сигнала дофаминовых нейронов. Он отвечает за чувство восторга, счастья. За вознаграждение, за удовольствие, за насыщение пищей, за, например, сексуальное поведение. Серотонин мы стали понимать только после того, как стали изучать антидепрессанты. Гипотезы о настоящей роли серотонина появились лишь в 1960-70-х годах. 

Виктория Читлова:  Когда пошло развитие, изучение психофармакологических веществ. 
Павел Алфимов: Да. Приведу одну фамилию, шведский врач, исследователь, доктор Арвид Карлссон, который получил Нобелевскую премию по медицине и физиологии именно за исследования роли дофамина в развитии психозов. Мы стали понимать, зачем здесь, в чем участвует дофамин после того, как стали широко применять нейролептики, дофаминовые блокаторы. Без нейролептиков мы бы ещё лет 100 пытались понять, что происходит с дофамином во время психоза. Я сейчас очень упрощаю.

Норадреналин, это тоже возбуждающий нейромедиатор, который участвует, например, в поддержании уровня бодрствования, контролирует работу многих вегетативных центров, того же сосудисто-двигательного центра. 

Виктория Читлова:  В нашем поведении для чего он важен?
Павел Алфимов: Для движухи, если угодно. Для броска вперёд, для агрессии, для бодрости, для концентрации внимания, способности сосредоточиться. Опять же, становится понятно: человеку дают психостимулятор – метилфенидат, модафинил, фенотропил, который воздействует на транспортер норадреналина, и он сразу способен лучше сосредоточиться, он может сделать больше именно за счёт фокусировки за меньшее время. Это тоже в эксперименте становится понятным.

Насчёт серотонина.  Есть мнение, что, как раз, почти все антидепрессанты –серотонинергические, влияют на обмен серотонина. 

Виктория Читлова:  Что делает серотонин, за что он отвечает? 
Павел Алфимов: Я сейчас очень упрощаю: серотонин формирует пресловутый аффект, настроение. Он участвует в формировании аффекта тревоги, например, аффекта страха. Опять же, вспоминая миндалевидное тело и серотониновый нейрон, идущий в кору: назначая антидепрессант, мы регулируем механизм обратной связи по этому пути. Как конкретно они работают, это уже долгий, отдельный разговор. 
Конечно, существуют, кроме основных трех биогенных аминов, ещё и другие – нейропептиды, факторы роста, различные витамины, отдельные аминокислоты; но это уже, скорее, информация для клиницистов, для врачей.

Виктория Читлова:   Хорошо Павел, спасибо. У всех также на слуху выражение: «закидать тревогу», либо её «запивать», например, алкоголем. Скажите, пожалуйста, что, в принципе, происходит с человеком, когда он ест, например, шоколадку, или когда он помогает себе таким успокаивающим средством, как алкоголь. 
Павел Алфимов: Мне резко захотелось съесть шоколадку, выпить вина. Когда человек съедает шоколадку, мозг получает плюшку маленькую, маленький дофаминовый пряничек. Во-первых, это вкусно; во-вторых, ты резко на чуть-чуть повышаешь глюкоземию, концентрацию глюкозы в крови; в-третьих, шоколад, особенно тёмный, содержит прекурсоры серотонина, SAN триптофан. Сам по себе шоколад чуть-чуть, ненадолго, повышает настроение.

Виктория Читлова:  Почему именно ненадолго, что происходит?  

Павел Алфимов: Потом триптофан выветривается, глюкоза выветривается, настроение возвращается к тому, что было. То же, например, касается алкоголя; когда человек испытывает тревогу, он выпивает рюмку коньяка, бокал вина, что кому больше нравится.  Алкоголь, будучи средством для наркоза, также имеет и транквилизирующий эффект: он убирает тревогу, приглушает её, это тоже маленький пряничек, дофаминовый маленький пряничек. Сам алкоголь никакого отношения к дофаминовым нейронам не имеет, но, когда мы получаем ощущение расслабления, удовольствия, в среднем мозге происходит маленький вброс дофамина, и мозг запоминает удовольствие. 

Виктория Читлова:  Что Вы нам расскажете про привыкание, про зависимость от алкоголя? Есть здесь какие-то механизмы, связанные с системой поощрения?

Павел Алфимов: Это тема для нескольких докторских диссертаций, вряд ли для короткой беседы. 

Виктория Читлова:  И для беседы с наркологами. 

Павел Алфимов: Да, я надеюсь, что Вы пригласите наших коллег наркологов, в первую очередь, наркологов-психотерапевтов, они больше расскажут про систему вознаграждения. Но, если говорить в целом, когда мы работаем с клиентами с похожей проблемой, мы учим их регулировать эту раздачу пряников. 

Виктория Читлова:  Совершенно важная тема, мне бы хотелось акцентировать внимание, говоря о сложностях химических процессов в головном мозге. На эти процессы возможно повлиять с помощью продуманной работы, идя рука об руку со специалистом, чтобы справиться с проблемами. Ведь мы же не механизмы, здесь специализированная поддержка активным образом бы пригодилась.

Мы коснулись темы нейромедиаторов и того, что есть возможность влиять психологическим образом. Когда речь идёт о более серьёзных состояниях, мы используем психофармакологию, лекарства. Здесь важно иметь представление о том, что классов психотропных препаратов бывает несколько, это отдельный разговор. Мне бы хотелось с Вами обсудить, на каком этапе мы сейчас находимся, хорошие ли у нас есть препараты, арсенал, что нас ждёт дальше? Как, вообще, история с препаратами начиналась, и стоит ли их бояться, самое главное? 

Павел Алфимов: Начнём с того, что бояться не надо. Потому что страх – вещь не всегда продуктивная. Началось всё в 1930-40 годах, может, даже и раньше, когда стал внедряться фенобарбитал, потом и мепробамат. Мепробамат стал очень распространённым транквилизатором, впервые появилось успокоительное средство, он убирал тревогу, и при этом не вгонял человека в сон, не усыплял, не был снотворным. 

Виктория Читлова:  Очень хорошо, поведенческая токсичность отсутствовала. Кто же его применял?

Павел Алфимов: Домохозяйки американские в 1950-х годах. До тех пор, пока не появились другие успокоительные препараты, эффективные и безопасные, мепробамат использовали феноменально. В какой-то момент каждый третий, четвёртый рецепт в США был на этот препарат. Например, известная группа Rolling Stones даже спела песню "Маленький помощник мамы", Mother's Little Helper, именно про уставших от такой жизни домохозяек. 

Виктория Читлова:  Конечно, не реализованных в жизни.

Павел Алфимов: На самом деле, с моей частной точки зрения, психофармакология началась чуть раньше. Удивительно, она началась с пенициллина. Пенициллин сам по себе не психотропный, но в плане психофармакотерапии это был один из самых эффективных, вообще, препаратов за всю историю человечества. Наряду с алкоголем, наверное. До изобретения антибиотиков многие люди болели от сифилиса. Отдалённые последствия сифилиса – это нейролюэс, нейросифилис, сифилис поражения головного мозга. На самом деле, раньше в психиатрических больницах было очень много таких пациентов с яркой картиной, с фантастическими бредовыми идеями, с совершенно разваливающейся психикой. Все эти рассказы, анекдоты про Наполеонов на соседней койке, что у нас в палате три Брежнева, это как раз про нейролюэс, про нейросифилис, когда человек считает себя великим человеком, повелителем Космоса. Поздний этап развития сифилитической болезни, поражение мозга сифилисом. Сейчас этого нет, Вы таких пациентов не встретите, я за всю жизнь встретил одного, он просто никогда не лечил сифилис. Надо поискать, и причём очень серьёзно, чтобы их найти. Контингент психиатрических больниц за несколько лет, скорее, за 10 лет поменялся кардинально. Прогрессивный сифилитический паралич исчез именно за счёт широкого применения пенициллина в лечении сифилиса.

Далее, начиная с 1950-го года стали возникать новые препараты. Сначала по чистой случайности придумали антидепрессанты. Первым антидепрессантом был противотуберкулёзный препарат изониазид, который вообще имел много побочных эффектов. Фтизиатры, которые лечили туберкулёз, заметили, что уж больно весёлые некоторые из их пациентов. Они даже описывали такого dancing in the hall, когда пациент пляшет в холле отделения; у них улучшалась мотивация, аппетит, рос вес, чувствовали себя хорошо. Потом выяснилось, что изониазид является ингибитором моноамиоксидазы, он увеличивает концентрацию серотонина и норадреналина именно в коре головного мозга. Но, как антидепрессант он использовался очень недолго, его даже не разрешили выпустить по этому показанию. Потом уже появилось несколько других препаратов этой группы.

Другой случайной находкой был первый нейролептик, который изменил всё психиатрию. Это начало 1950-х годов, французский врач-хирург в Тунисе работал в военном госпитале. Представляете, это задворки мира, ничего там не происходит, военный госпиталь в Тунисе. Мягко говоря, не центр мира.  Он пробовал в рамках какой-то клинической работы различные антигистаминные средства, чтобы люди поспокойнее себя чувствовали после наркоза. Внезапно он понял, что, когда даёшь человеку хлорпромазин, аминазин, он не «отрубается», он просто становится спокойным. Потом он объездил всю Францию, ему везде отказывали, никто не хотел с ним возиться, пока, наконец, два выдающихся психиатра, Жан Деле и Поль Деникер, не попробовали хлорпромазин. Провели маленькое, небольшое пилотное исследование и доказали, что это, по факту, первый антипсихотик – то, что лечит психоз. Но лечит не как кнопка «включить» и «выключить», не убирает галлюцинации, бред полностью, а скорее, завинчивает кран, делает струйку более тонкой. Позволяет человеку не находиться всю жизнь в больнице, в палате, а выйти снова на улицу, сходить в магазин, устроиться на работу, завести семью, позволяет человеку с психозом вернуться в общество. Сказать, что это произвело революцию, это ничего не сказать. Это было не так давно, и у нас в России, кстати, до сих пор есть психиатры, которые это застали, которые в 1955-м году уже практиковали. С их слов это, действительно, было что-то новое, необычное, скажем, дуновение свежего воздуха.

После этого появилось много средств; конечно, на каждом останавливаться нет смысла, но они все помогают нам лучше понимать, что, на самом деле, происходит в голове не только у психически больного человека, но и у здорового. Они не только лечебные инструменты, а ещё и научные инструменты. 

Виктория Читлова:  Павел, хотелось бы обсудить с Вами очень важный вопрос. Что с человеком могут сделать лекарства, стоит ли их бояться, что такое зависимость? Если человек принимает нейролептики или антидепрессанты будет ли он, как говорят, «овощем»?

Павел Алфимов: Ни одно лекарство не сделает Вас другим человеком. Даже если Вы в какой-то момент почувствуете себя помидором или куском картошки, это обязательно пройдёт. Если перестараться, может такое быть, может быть сильная седация, но она проходит, и ничего необратимого не произойдёт. В целом, с современных позиций, её разделяют не только психиатры, но и вообще, все врачи по всему миру, что антидепрессанты, нейролептики – это валидные медицинские инструменты, которые позволяют значимо улучшить качество жизни и всерьёз помогают при многих проблемах со здоровьем. 

Виктория Читлова:  Хотелось бы ещё добавить, что психотропные препараты используются не только при выраженных серьёзных состояниях, их разнообразие велико и применение всё расширяется и расширяется. Не обязательно, как в Соединённых Штатах, лечить всё антидепрессантами, можно психологически кое-что лечить, но такая возможность есть. Психофармакотерапия не является бичом, это не значит, что Вы подсядете на таблетки. Конечно же, хотелось бы подчеркнуть, что в основе лежит грамотная работа психиатра, психотерапевта по диагностике, как происходит, проистекает состояние конкретно с Вами или с Вашими близкими. Тогда будет максимально адекватно подобрана терапия; она может быть с помощью слова, либо с помощью небольшого числа лекарств, если мы касаемся так называемых мягких состояний. В любом случае, всё возможно.

В нашей студии был замечательный врач психиатр, психофармаколог, Павел Алфимов. Всего доброго.