Эндопротезирование суставов, или «киборги» среди нас

Денис Хохлов:

Здравствуйте, дорогие друзья! И снова мы в эфирной студии радио Mediametrics на программе «Профилактика заболеваний». Сегодня с вами я, Денис Хохлов. И мы хотели поговорить сегодня об эндопротезировании суставов. Люди с заболеваниями крупных суставов постепенно теряют возможность передвигаться. Для человека это значит быть прикованным к инвалидному креслу либо находиться в пределах своей квартиры. Современная медицина, современная наука может помочь таким людям практически полностью вернуть подвижность, вернуть свою жизнь. Как это сделать и что это такое, и как это вообще сейчас у нас происходит расскажет наш сегодняшний гость. С нами сегодня Кириллос Харалампьевич Хаджихараламбус – врач ортопед-травматолог травматологического отделения ГКБ имени А.К. Ерамишанцева, кандидат медицинских наук. Здравствуйте, Кирилл!

Кириллос Хаджихараламбус:

Здравствуй, Денис! Спасибо за приглашение.

Денис Хохлов:

Что же такое эндопротезирование?

Кириллос Хаджихараламбус:

Эндопротезированием называют замещение поврежденного сустава искусственными компонентами, которые призваны вернуть функцию этому суставу. Есть экзопротезы – это замещение сегмента (допустим, ампутирована нога или рука). И есть эндопротезы – это когда импланты ставятся в организме на месте какого-то сустава.

Денис Хохлов:

Если мы говорим о замене крупных суставов, это эндопротезирование?

Кириллос Хаджихараламбус:

Это эндопротезирование.

Денис Хохлов:

А ради чего это все происходит?

Кириллос Хаджихараламбус:

Она делается для восстановления качества жизни пациентов. Иногда пациенты сами спрашивают, и мы им объясняем, что ортопедия и эндопротезирование в частности жизнь не спасает, то есть никто пока, насколько нам известно, никто не умер от артроза. Но то, что страдает, это качество жизни этих пациентов, потому что это, как правило, более возрастные группы, которым и так тяжело за собой ухаживать, себя обслуживать. У них часто есть внуки, дети, есть обязанности, многие работают, и совсем не хочется расставаться с подвижностью, с контактом, с людьми, оставаться прикованными в квартире без возможности выходить. Элементарно дойти до магазина и обратно с пакетом – это порой вызывает огромные сложности и боль. Поэтому эндопротезирование выполняется для того, чтобы вернуть человеку то качество жизни, которое он желает, и избавить его от постоянной боли, которая сопряжена не только именно с физическим недугом, но также с депрессией, есть такой синдром хронической боли.

Денис Хохлов:

Это действительно очень сложные группы пациентов, им хочется максимально помочь. Самый частый вопрос, который задают пациенты, – насколько сложная эта операция? Насколько нужно быть больным человеком, для того чтобы пойти на эту операцию? Опасно ли для жизни оперативное вмешательство данного объема?

Кириллос Хаджихараламбус:

Это самый задаваемый вопрос на приеме: «Насколько это сложная операция?» В принципе, простых операций не бывает, но эндопротезирование в ортопедии считается одной из самых технически требовательных отраслей. К этому роду операций хирурги и пациенты готовятся годами. Оперироваться нужно тогда, когда болит сильно, когда болит постоянно и когда консервативное лечение не помогает. То есть если пациент с помощью НПВП, с помощью Диклофенака, который все знают, снимает боль на несколько дней и чувствует себя нормально в течение этих нескольких дней, то можно пока считать, что консервативное лечение имеет место быть. Если ему укололи в сустав какое-то лекарство и ему от этого становится значительно легче, и он готов с этим дальше жить, то можно пока лечиться консервативно. Если приходится ежедневно принимать лекарства, то уже нужна операция, потому что ежедневный прием НПВС ничем хорошим не заканчивается, потому что это почки и печень, желудок, то есть куча других осложнений, которые могут возникнуть.

И это заболевания, которые прогредиентные в своем течении, то есть артроз обратного хода не имеет. Степень разрушения хряща может измениться только в худшую сторону. Если нам уже понятно, что достаточно все плохо, ждать, когда станет еще хуже, нецелесообразно, потому что у всех возраст идет только в одну сторону, и возраст никому здоровья не прибавляет. Это тяжелая операция, на самом деле, восстановиться после нее в 60 лет, когда он сохранный, в 65 лет, и его способность восстановиться, когда ему 80, с давлением, с сахаром, после инсульта, инфаркта – это абсолютно разные вещи. Состояние его мышц, которые потом должны будут этот сегмент приводить в движение, совсем другое. И можно из достаточно простой на сегодняшний день ситуации сделать очень-очень сложную для всех: и для хирурга, и для пациента, и для его родственников.

Денис Хохлов:

То есть пациент должен понимать, что раз ему рекомендована врачом эта операция, то прогноз может быть только хуже? И поэтому если он хочет все-таки быстрее восстановиться после оперативного вмешательства, ему нужно сделать это в ближайшее время, нежели чем ждать ухудшения общего состояния?

Кириллос Хаджихараламбус:

Конечно.

Денис Хохлов:

А какие суставы можно заменить?

Кириллос Хаджихараламбус:

Знаете, проще перечислить, какой сустав нельзя заменить. Можно заменить все крупные суставы, а к ним мы относим, начиная сверху – это плечевой, локтевой, лучезапястный. Можно заменить тазобедренный, коленный, голеностопный. Мы меняем межфаланговые суставы – это которые между пальчиками, пястно-фаланговые суставы.

Денис Хохлов:

Даже такие небольшие тоже меняются?

Кириллос Хаджихараламбус:

У ревматиков очень часто такая операция необходима.

Денис Хохлов:

Часто все видят пожилых людей с узловатыми руками.

Кириллос Хаджихараламбус:

Да. Пальцы стопы, первый пястно-фаланговый сустав, очень актуальный в связи с подагрой и ревматизмом. И другие мелкие суставы стопы.

Денис Хохлов:

Изменения этих суставов, даже таких маленьких, это не приговор для пациента?

Кириллос Хаджихараламбус:

Нет, конечно.

Денис Хохлов:

Я думаю, сейчас многие удивились такому, потому что если для Вас это обыденность, для обычных людей это новости. Если взять статистику по общемировому оперативному вмешательству, как часто делаются операции на суставах?

Кириллос Хаджихараламбус:

Если взять отчет Американской ассоциации ортопедических хирургов за 2017 год, в США было проведено, при их известном населении, 870 с чем-то тысяч операций, причем превалирует коленный сустав над тазобедренным. В Российской Федерации эта цифра меньше, причем на порядок. То есть у нас просто нет реестра и нет стандартизации, поэтому мы не можем посчитать. Это было где-то порядка 30, может быть, 40 тысяч операций в год. Это на всю Российскую Федерацию. Я могу ошибаться, но примерно такой масштаб.

Денис Хохлов:

А в Москве как с этим обстоят дела?

Кириллос Хаджихараламбус:

В Москве все становится лучше. С годами доступность этой операции увеличивается. Количество клиник, которые приспособлены и умеют эти операции выполнять, растет. Количество пациентов тоже растет. Поэтому прогресс есть. Все становится лучше, но все равно пока что не так это распространено, как в других странах. У нас специфика пациентов еще немножко отличается.

Денис Хохлов:

С чем это можно связать?

Кириллос Хаджихараламбус:

Если сравнить среднестатистического американского пациента, который идет на эндопротезирование, из того, что я лично видел во время своей стажировки, у нас почти нет таких пациентов. То есть в США приходит пациент 70 лет с жалобами на то, что во время игры в гольф, когда он клюшкой замахивается, у него что-то там стреляет, ему дискомфортно, и он играть долго не может. И с учетом того, что рентгенологи наши компетентны, и коксартроз можно найти без всяких усилий, а их рентгенологи в этом плане тоже молодцы, такого пациента сразу протезируют. А у нас среднестатистический пациент – это пациент, который болеет лет 15, когда уже колени колесом ходят.

Денис Хохлов:

Мало того, что в гольф он не может играть, и никогда в жизни этим не занимался, так он еще и до магазина просто дойти не может.

Кириллос Хаджихараламбус:

Да, он уже и ходить не может. И их привозят уже на каталках, приводят за руку, они приходят на костылях, с палками. То есть это совсем другая категория больных. То есть они ждут до последнего, потом еще чуть-чуть, а потом еще немножко и потом приходят.

Денис Хохлов:

Их приводят уже, потому что сами они уже прийти, к сожалению, не могут. Такой менталитет у нас есть.

Кириллос Хаджихараламбус:

Терпеть.

Денис Хохлов:

Да, долготерпение. Тогда давайте перейдем к видам эндопротезов. Какие бывают виды, и чем они отличаются?

Кириллос Хаджихараламбус:

У нас нет такого, что лучше или хуже в плане самих имплантов. Мы не позволим себе никогда использовать то, что для пациента откровенно плохо. Поэтому мы не берем в дискуссию качество самого импланта, мы обсуждаем только их виды и типы. Если это коленный сустав, то они бывают с замещением всего коленного сустава. Это могут быть с замещением части сустава, или внутренний, или наружный. Есть варианты, когда меняется интерфейс, скажем, сустав между надколенником и бедром. Но они очень плохо себя показывают по статистике, поэтому они в России практически не используются. Там идет сплав кобальт-хром со специальной вставкой между ними, которая играет роль менисков, хряща, кто как называет. Редко используются из металлокерамики или другие покрытия, наши пациенты иногда хотят из титана. Этого нет. И это не относится к коленным суставам. Есть свои нюансы, как везде, и нам приходится в этом плане доверять. В тазобедренных суставах есть цементные протезы, бесцементные протезы.

Денис Хохлов:

Что это значит?

Кириллос Хаджихараламбус:

Это способ фиксации. Считается, что без цемента лучше, когда кость прирастает к самому эндопротезу, нежели когда сначала устанавливается специальная смесь. Мы это называем просто «медицинским цементом».

Денис Хохлов:

Клей, можно сказать?

Кириллос Хаджихараламбус:

Да. И туда уже устанавливается имплант. Считается, что цементные эндопротезы лучше подходят для более пожилых (70), малоподвижных.

Денис Хохлов:

Когда регенерация тканей намного ниже.

Кириллос Хаджихараламбус:

Да. Они просто по-другому рассеивают нагрузку, и у таких пациентов они лучше работают. А у более молодых, у более активных, у более спортивных лучше использовать протезы, которые непосредственно контактируют с костью. Хотя у нас есть наши скандинавские коллеги, у которых есть реестр на протяжении многих десятилетий. Они почему-то все равно очень активно в большинстве случаев используют цементные протезы, тоже с отличным результатом. Поэтому это отчасти тоже дело техники.

Денис Хохлов:

А что такое «пара трения»?

Кириллос Хаджихараламбус:

Пара трения – это то, с чем трется. Это более актуально для тазобедренного сустава. Есть сторона бедренной кости и есть сторона таза, которые меняются. И в бедро устанавливается стержень из сплава, и на этом стрежне устанавливается головка, которая собой замещает головку бедренной кости, которую мы убираем, из-за того что она разрушена при артрозе. А также в тазу, в вертлужной впадине, мы убираем хрящ, туда устанавливаем тот же компонент, как чаша, и там тоже есть в большинстве случаев вкладыш. Из чего этот вкладыш и из чего эта головка – это называется «пара трения». Это то, с чем сочленяется конструкция.

Денис Хохлов:

Что с чем трется.

Кириллос Хаджихараламбус:

Самые ходовые и самые распространенные – это металлический сплав, опять же, сплав кобальт-хром, с полиэтиленом. Бывают головки из металлокерамики. И бывают чаши из металлокерамики. Они отличаются между собой этой комбинацией, скоростью стирания и величиной продуктов износа. То есть когда две поверхности трутся, какая-то выработка идет. Вот какого размера эта выработка, какое ее количество и как быстро эта выработка происходит – это влияет теоретически на срок эксплуатации эндопротеза. И здесь все путается, потому что когда это все происходит в лаборатории, это одно, когда это все происходит в организме, совершенно другое.

У нас часто бывают такие наблюдения. Вот недавно была пациентка, которая сломала другую шейку бедра, на противоположной ноге, и у нее на другой стороне стоит эндопротез уже двадцать пять лет. Эндопротез по своей конструкции уже музейный экспонат, по сроку эксплуатации он не должен там побыть пять лет, но не больше. Этот эндопротез был установлен двадцать пять лет назад. Он выглядит так, как будто его поставили только вчера. Пациентка его вообще не ощущает. А у нас есть эндопротезы, которые установились не так давно, и они не работают, потому что есть очень много факторов, которые влияют на то, как долго этот эндопротез будет работать.

Денис Хохлов:

А выбор врача зависит от чего? Это же врач выбирает, какой тип поставить?

Кириллос Хаджихараламбус:

Врач может посоветовать, какую пару трения использовать. Если абстрагироваться от административных ограничений, мы руководствуемся возрастом, степенью активности: человек активный, неактивный, спортивный, неспортивный, мужчина или женщина, вес, ожидаемая продолжительность жизни. Это звучит очень некорректно, но нам приходится это брать в расчет. Потому что советовать человеку 80 лет какую-то комбинацию, которая рассчитана на 30 лет, можно, но для него это будут лишние расходы. А пациенту, которому 60 лет, не сказать об этом нельзя, о том, что есть такой вариант, который при всех равных должен прослужить дольше.

Сочетание керамической головки с керамическим вкладышем – хотя производители нас уверяют, что ничего с ними не будет, все равно по всему миру сохраняется тенденция мужчин, особенно если они крупные, не протезировать такой комбинацией. Я всегда объясняю своим пациентам, что все очень просто: мы все мужики – дураки. Мужчина всегда может откуда-то спрыгнуть, неудачно поднять, может откуда-то свалиться. Это более опасная группа пациентов. Поэтому им это устанавливать не нужно. А дамам можно, особенно если дамы молодые. Иногда такое бывает, когда у людей асептический некроз, когда умирает головка бедренной кости. И тогда нам нужно установить то, что максимально может прослужить и при этом никак не может теоретически повлиять на потенциальную беременность.

Денис Хохлов:

Из всех перечисленных я не услышал «металл-металл». Это сейчас актуально или нет?

Кириллос Хаджихараламбус:

Сейчас это уже не больная тема, а не так давно это было немного наоборот. И металл-металл по своим механическим характеристикам вправе считаться идеальной парой трения, потому что по износостойкости это гораздо лучше, чем комбинация металл-полиэтилен, по рискам раскалывания абсолютно превосходит керамику, позволяет устанавливать протезы практически анатомического размера, то есть один в один с тем, что мы убрали.

Но у них есть один очень большой минус – это продукты выработки. За историю существования этой пары трения три раза фирмы пытались их возродить. Была первая генерация. Их убрали. Через несколько десятков лет появилась вторая генерация. Их убрали. И не так давно убрали третью генерацию, потому что никто не может, но очень много статей о том, что именно то, что вырабатывается из этой пары трения, может потенциально приводить к общим системным заболеваниям, потому что эти продукты выработки попадают в общий кровоток.

Денис Хохлов:

А кого нельзя протезировать? Потому что мы говорим, что это очень хорошо, это нужно, но есть же противопоказания.

Кириллос Хаджихараламбус:

В эндопротезировании, как в любой хирургии, есть относительные противопоказания и есть абсолютные противопоказания. Абсолютные противопоказания – это на момент, когда принимается решение, инфаркт или инсульт в течение последних шести месяцев. Это я говорю об официальных директивах. Мы иногда просто перестраховываемся еще больше. Это фракция выброса ниже 50 при эхокардиограмме после перенесенного инфаркта. Это тромбоэмболия легочной артерии, особенно, если не установлен источник. Флотирующие тромбы. Это активная инфекция в любой части организма, потому что иногда люди приходят и говорят: «Почему вы мне отказываете из-за того, что у меня какой-то абсцесс где-то далеко в организме?» Никакого отношения не имеет, насколько это далеко. Кровь все доставит в течение нескольких секунд до нужной точки. Поэтому любой очаг инфекции должен просанироваться. Или если он не подлежит санации, то есть если от него нельзя избавиться, значит оперироваться нельзя. Потому что место, где стоит имплант, всегда будет слабым звеном в иммунитете этого человека, и эта инфекция при первой же возможности на этот эндопротез и сядет. И потом это ничем хорошим не закончится.

Денис Хохлов:

Придется снова делать оперативное вмешательство.

Кириллос Хаджихараламбус:

Это также пациенты с деменцией. Это то состояние, когда пожилые люди уже не могут себя обслуживать. Они не могут выполнять рекомендации врача. И мы понимаем, что от нашей операции им легче не станет, потому что, напоминаю, наша задача – этому человеку сделать лучше. Если мы понимаем, что по совокупности факторов мы это сделать не можем, то этого человека проще не трогать, потому что хуже всегда можно сделать, а лучше – не факт. Поэтому тут надо взвешивать все параметры и всегда нужно принимать решение совместно с пациентом. Это не приказ, то есть решение об операции должно всегда быть совместным. И задача хирурга объяснить, что происходит с пациентом, почему у него это происходит, чем можно помочь, чем ему это может грозить, потому что осложнения бывают в медицине всегда.

Денис Хохлов:

Мы заговорили об осложнениях. Какой процент в первые 30 дней после операции?

Кириллос Хаджихараламбус:

Есть такой фактор, как первый месяц после протезирования. Это считается самым опасным периодом. По международным данным, это где-то 5 процентов больших осложнений – тромбоэмболия, инсульты, инфаркты, смерть, нагноения. Этот процент держится на этом уровне уже на протяжении очень долгого времени. Рост количества операций не способствует тому, чтобы этот процент снизился. Потому что когда достигаем таких цифр, как в США, что почти миллион операций в год, то эту цифру уменьшить невозможно. Потому что для того, чтобы эту цифру поддержать, нужно наращивать количество специалистов, которые могут это сделать. Потому что нельзя, чтобы десять докторов делали тысячу операций и миллион операций.

Денис Хохлов:

Естественно, происходит выгорание у персонала.

Кириллос Хаджихараламбус:

Не выгорание – просто некогда физически. И это влечет за собой кучу факторов, которые этот процент удерживают на одном и том же месте. Все, что мы можем сделать для того, чтобы предупредить эти осложнения, мы все это делаем. Это купирование хронических заболеваний, то есть если у человека скачет давление – мы его сначала приводим под контроль. Если у него скачет сахар – мы контролируем сахар. Работаем со смежными специалистами всегда, консультируем, зовем, нам помогают. Мы все приводим максимально в норму и только потом оперируем. После операции по всем рекомендациям: бинтовать ноги и антикоагулянты, ранняя активизация. Мы все, что можно, делаем для того, чтобы этого пациента максимально обезопасить. Но эти 5 процентов есть, и статистику обмануть невозможно. Поэтому еще раз я хочу подчеркнуть, что для этого нужно именно согласие пациента, чтобы он понимал, зачем он это делает и чем это грозит. Потому что даже если бы это было 0,1 процент осложнений, когда пациент оказывается в этот 0,1 процента, ему уже все равно, 0,1 или 100 процентов.

Денис Хохлов:

Что называется, повезло ему или нет.

Кириллос Хаджихараламбус:

Ему уже не повезло, и больше его ничего не интересует.

Денис Хохлов:

А что делать с высоким индексом массы тела? Если грузный пациент, тяжелый, что делать?

Кириллос Хаджихараламбус:

Существует мнение среди специалистов, что у пациентов с высоким индексом массы тела, причем принято уже основываться не на сухую цифру веса, а на индекс массы тела, потому что человек, который весит 120 килограмм при росте 2 метра, мужчина, десантник, и бабушка 80-летняя, 1,5-метровая, которая весит 120 килограмм – это два совершенно разных пациента. Поэтому мы берем индекс массы тела – это соотношение веса с ростом. Считается, что от 35 – лучше не надо протезировать, потому что выше риск осложнений, в том числе инфекционных, раннее расшатывание эндопротеза. Хотя если посмотреть литературу, если посмотреть реестры, если посмотреть PubMed, то десятилетнее выживание эндопротезов не коррелируется с индексом массы тела, то есть у людей с индексом до 30 и с индексом выше 40 разница в осложнениях минимальная. И все чаще и чаще рекомендуют, что нехорошо отказывать пациенту в операции именно из-за веса, потому что у него чуть-чуть больше вероятность осложнений, но не настолько, чтобы его лишить возможности выздороветь.

Денис Хохлов:

То есть возможная польза намного превышает вероятность того, что будут осложнения.

Кириллос Хаджихараламбус:

Да.

Денис Хохлов:

Для человека с высоким индексом массы тела не стоит себя считать приговоренным вечно находиться лежа с больными суставами. Все равно ему можно помочь и даже нужно это сделать?

Кириллос Хаджихараламбус:

Да.

Денис Хохлов:

Замечательно. Мы начали говорить: десятилетняя выживаемость протеза. В среднем сколько живут протезы? Это всегда интересно для пациентов: сколько их протезу можно помогать организму чувствовать себя здоровыми?

Кириллос Хаджихараламбус:

Мечта ортопеда, чтобы протез жил столько же, сколько и пациент, в котором он установлен. По трибологическим данным, то есть по данным трения лабораторий, современные протезы должны ходить какое-то количество циклов, которые равняются примерно 25-30 лет.

Денис Хохлов:

Как у той женщины, которая с тем протезом, который 5 лет должен был жить, да?

Кириллос Хаджихараламбус:

Но все не так просто, мы протез устанавливаем не станкам в лаборатории, а живым людям. Поэтому, к сожалению, этот вопрос не имеет конкретного ответа, как многое в медицине. При соблюдении всех рекомендаций, при правильном подборе правильного эндопротеза и для правильного пациента вероятность того, что этот эндопротез проходит столько, сколько производитель ему приписывает, очень-очень высокая.

Денис Хохлов:

То есть все равно они дают какую-то определенную гарантию на это?

Кириллос Хаджихараламбус:

Это второй по значимости вопрос после вопроса «насколько это сложная операция?»

Денис Хохлов:

Все же понимают, что это вещь, она покупается, значит, должна быть гарантия.

Кириллос Хаджихараламбус:

Не то что покупается, а ее покупает правительство, ее покупает пациент. Важно вспомнить, что такое гарантия. Если человек покупает телевизор, если он покупает машину, и если он покупает космическую станцию, и на ней есть гарантия, эта гарантия не означает, что эта вещь в течение гарантийного срока не сломается. Эта гарантия означает, что если с этой вещью что-то случится, ее поправят без дополнительной головной боли для пациента.

Денис Хохлов:

За счет производителя?

Кириллос Хаджихараламбус:

В случае медицины слово «гарантия» вообще неприменимо, потому что есть у протеза гарантия, нет у протеза гарантии, мы никогда никого не бросаем и все равно этим пациентом занимаемся. Поэтому если протез расшатался, если он инфицировался, если что-либо произошло…

Денис Хохлов:

Никто не скажет: «У Вас не гарантийный случай. Идите отсюда».

Кириллос Хаджихараламбус:

Никто никогда. Такого не существует. Все равно будет операция. Всегда будет внимание. Всегда будет помощь. Всегда будет замена этого протеза, если это возможно, или какое-то другое решение.

Денис Хохлов:

Вопрос некорректен по своей сути, получается.

Кириллос Хаджихараламбус:

Он просто неуместен.

Денис Хохлов:

А что такое «комплаентность?

Кириллос Хаджихараламбус:

Комплаентность пациентов – это то, что все больше и больше обсуждается. Это способность и желание пациента соблюдать рекомендации.

Денис Хохлов:

Как у нас с этим обстоит?

Кириллос Хаджихараламбус:

Никто не хочет считать себя дураком, но некомплаентные пациенты встречаются. Это пациенты, которые считают, что если произошла операция, то пришел некий волшебник и волшебной палочкой по суставу стукнул – все стало хорошо и больше ничего случиться не может. Этим и отличается ортопедия от большой хирургии. Если у человека был аппендицит, хирург аппендэктомию выполнил, отросток убрал, пациент уже сам на исход процесса не может повлиять, ну, если он пальцем только не расковыряет рану, то он не может ни испортить, ни улучшить. Операция закончена, лечение, по сути, совершено. В ортопедии операция – это только начало, потому что мы восстанавливаем анатомические структуры, для того чтобы потом пациент мог реабилитировать этот сегмент, восстановить его и сохранить. Имплант дает возможность заняться этой конечностью. Если он потом пойдет на горных лыжах, что часто тоже спрашивают, и упадет, протез он не сломает. Протез металлический. Он сломает всю кость вокруг этого протеза. Вариантов просто миллион, как это можно сделать. А повторные операции по поводу этих переломов одни из самых сложных в травматологии. Поэтому комплаентность пациентов – это краеугольный камень в нашей работе и это то, что зачастую решает, как долго прослужит протез.

Денис Хохлов:

Насколько возможно, что человек после операции не будет инвалидом? Или насколько вероятно, что он будет инвалидом?

Кириллос Хаджихараламбус:

Меня часто спрашивают именно в таком ключе: «Я после операции стану инвалидом?» Я считаю, что человек, который приходит на эндопротезирование, уже инвалид, а после эндопротезирования, с учетом того, как резко улучшается его качество жизни, он уже не инвалид.

Денис Хохлов:

Это человек, который вернул себе возможность движения.

Кириллос Хаджихараламбус:

Для социума он уже не инвалид. Конечно, его не нужно лишать поездок на метро и прочих льгот, потому что он все равно пациент, который перенес крайне тяжелую операцию. Но для себя нужно понимать, что эндопротезирование, наоборот, из глубокого инвалида делает человека, который может...

Денис Хохлов:

Человека, который не имеет возможность выполнять какие-то функции, и в том числе рабочие.

Кириллос Хаджихараламбус:

Конечно. Элементарные.

Денис Хохлов:

Тут он будет человеком, который вернулся в полноценный мир. А по каким каналам операция доступна для россиян? Мы же все понимаем, что это достаточно дорогостоящая вещь.

Кириллос Хаджихараламбус:

В этом плане я могу говорить только за свою больницу. Поскольку я работаю в государственной больнице, в нашей больнице эти операции доступны всем россиянам без привязанности к региону. То есть если гражданин Российской Федерации имеет российский паспорт, имеет полис ОМС и СНИЛС, неважно, в каком регионе, он имеет право к нам обратиться и получить операцию по эндопротезированию коленного, плечевого, тазобедренного сустава.

Денис Хохлов:

А что для этого нужно сделать? Как ему обратиться? Просто взять эти документы и иметь при себе какие-то исследования, которые у него есть?

Кириллос Хаджихараламбус:

Ему нужно прийти на прием. Он звонит в наш колл-центр или берет направление в своей поликлинике в нашу больницу, или звонит через платные услуги, как угодно. Он приходит и говорит: «Я хочу записаться к Кириллу Харалампьевичу на консультацию». Или к другому доктору. И он приходит со снимками, или делаем снимки на месте. Выставляем показания, обсуждаем с пациентом.

Денис Хохлов:

Если он даже пришел на платный прием к хирургу, он может с полисом ОМС получить по ОМС?

Кириллос Хаджихараламбус:

Конечно.

Денис Хохлов:

То есть хирург смотрит: действительно, показания есть. Он берет его полис ОМС, вносит, и он через программу государственной помощи открывает просто путь.

Кириллос Хаджихараламбус:

Почему есть ряд пациентов, которые решают прийти в больницу и какую-то незначительную сумму платить именно за консультацию? Потому что это время.

Денис Хохлов:

Сейчас мы можем сказать, что в амбулаторных центрах города Москвы очередей нет. Ему нужно прийти, пройти определенное количество обследований, для того чтобы хирург понял необходимость. Короче говоря, это стоит ему определенного времени.

Кириллос Хаджихараламбус:

Потом он должен записаться к нам в наш амбулаторный центр, после этого прийти на консультацию, и его там посмотрят. Если он хочет сразу прийти и выбрать доктора, к кому он придет на консультацию, тогда он приходит на платный прием, причем больше нет причин прийти на платный прием.

Денис Хохлов:

И дальше он будет по ОМС. Чего боятся все люди? Что он пришел платно, и значит его дальше будут раскручивать.

Кириллос Хаджихараламбус:

Ничего подобного. Платная консультация просто означает то, что пациент выбирает доктора.

Денис Хохлов:

Не нужно огромных денег собирать по всем знакомым и незнакомым.

Кириллос Хаджихараламбус:

Никаких «дайте деньги» через Facebook, ничего такого не нужно.

Денис Хохлов:

И вкратце, что можно и что нельзя делать после эндопротезирования? Мы уже поняли, что кататься на лыжах надо все-таки с умом. А какие общие принципы?

Кириллос Хаджихараламбус:

Во-первых, это зависит от сегмента, если это тазобедренный, или если это колено, или если это палец на стопе. Пальцы на стопе мужчинам не протезируем не то что принципиально, просто не рекомендуется, потому что это сегмент, который и так подвержен всяким травмам, а у мужчин этих возможностей и желания получить серьезную травму гораздо больше.

Денис Хохлов:

Банально в футбол сыграть.

Кириллос Хаджихараламбус:

Поэтому после эндопротезирования, если взять коленный и тазобедренный, то это горные лыжи. Это ударные виды спорта. Можно заниматься фитнесом, можно сгибаться, можно велосипед, педали крутить, беговые лыжи.

Есть официальные рекомендации по поводу ведения половой жизни после эндопротезирования. Все зависит от сегмента. Для пациентов, которых этот вопрос интересует, у нас есть ответы. Есть распечатки.

Денис Хохлов:

По-моему, мы раскрыли все вопросы по поводу эндопротезирования. И, как всегда, последняя наша рубрика в программе: пожелания нашего гостя нашим зрителям и слушателям.

Кириллос Хаджихараламбус:

Дорогие зрители, во-первых, спасибо за ваше внимание. Во-вторых, я хочу сказать, что эндопротезирования бояться не нужно. Ортопедия ушла очень далеко в этом плане. Страх возникает, как правило, от непонимания, а для того, чтобы было понятнее, мы здесь, мы вас ждем. Не болейте! А если болеете, чтобы можно было это все исправить.

Денис Хохлов:

Замечательные слова. С нами был Кириллос Харалампьевич Хаджихараламбус – врач ортопед-травматолог травматологического отделения ГКБ имени А.К. Ерамишанцева, кандидат медицинских наук. Спасибо большое, что были с нами!

Кириллос Хаджихараламбус:

Спасибо, Денис!