Жизнь после комы

Андрей Реутов:

Добрый вечер, дорогие друзья! Время для очередного эфира «Мозгового штурма». Один из наших прошлых эфиров был посвящен нейрореанимации, то есть тяжелым пациентам, которые находятся на грани жизни и смерти. Но на этом борьба за жизнь, борьба за человеческое сознание не заканчивается. Нам, врачам, нужно максимально вернуть человека в строй. Сегодня мне хотелось бы обсудить следующий этап лечения таких пациентов, это нейрореабилитация. Сегодня у нас в гостях доктор из Германии, руководитель отделения ранней реабилитации клиники Шмидер, кандидат медицинских наук, врач-невролог, нейрореабилитолог Ольга Нойман, которая специально ради сегодняшнего эфира прилетела к нам сюда. Здравствуйте, я очень рад Вас видеть в студии!

Тема нашего эфира «Жизнь после комы». Большинство родственников пациентов получают знания об этом всем из интернета. Вы специалист, который непосредственно занимается восстановлением сознания, тем, что пытаетесь максимально вывести пациентов из состояния комы. Мне хотелось бы сегодня из первых уст услышать о возможностях современной медицины, о шансах наших пациентов на восстановление сознания до какого-то определенного уровня. Но мы начнем с того, что такое сознание, что такое кома.

Ольга Нойман:

Разрешите перед тем, как я отвечу на Ваш вопрос, сделать небольшое отступление. В прошлом году мой учитель и один из ведущих специалистов по коме Стивен Лорис, бельгийский ученый, был удостоен непосредственно от королевской семьи Бельгии награды за вклад в работу с данной группой больных, за вклад в Coma Recovery, восстановление из комы. И в своей торжественной речи он отметил, что очень рад награде, но еще больше он рад тому, что смог своей работой привлечь внимание общества к проблемам данных больных. Я думаю, каждый специалист, работающий в области Coma Recovery, просто обязан говорить об этих существующих проблемах, с моей точки зрения, самой незащищенной группы больных во всей медицине. Это больные, которые не могут сказать сами, но которым так нужна наша врачебная и общественная поддержка.

Выход из комы – это не сюжет голливудского фильма, где в 10:00 больной впадает в кому, 10:05 выход из комы. Это огромный труд, работа команды реанимации, команды реабилитации, которая иногда длится неделями, месяцами, а иногда годами. Что касается прогноза выхода из комы, все зависит от причин, повлекших за собой возникновение комы. Если это тяжелое сотрясение мозгового метаболизма без поражения структуры мозга, то прогноз достаточно благоприятный. И примером здесь служит интоксикация наркотическими веществами или эндокринологические нарушения. Если же мы имеем дело со структурными поражениями головного мозга, с нарушением структуры, которая является необратимой, это нейротравмы, тяжелые инсульты, кровоизлияния и гипоксия, одно из самых страшных осложнений остановки сердца, то прогноз может оказаться неблагоприятным. 

Андрей Реутов:

Что есть сознание у человека?

Ольга Нойман:

Я постараюсь сейчас, как специалист в области сознания, минимизировать понятие сознания до двух компонентов, которые очень важны в нашей области. Первый компонент сознания – это бодрствование, и оно проверяется путем обычного теста. Я смотрю, открыты у больного глаза или закрыты. Если они закрыты, я провожу простой тест, так называемая стимуляция, и, как правило, больной глаза открывает. Это первый компонент сознания, очень важный, но недостаточный для того, чтобы говорить о полноценном сознании. Второй компонент – это понятие осознанности, реакции на окружающий мир. И в понятие осознанности мы уже путем функциональных методов исследований выяснили о том, что для сохранения осознанности необязательно сохранение структур всего мозга.

Существуют структуры, ответственные за сознание в головном мозге, и выделяют сеть структуры, взаимодействующей между собой. Здесь мы говорим о внешней и внутренней составляющей данного компонента. То есть если мы говорим о внешней функции сознания, то мы имеем в виду реакции больного на окружающую среду. А если мы говорим о внутреннем компоненте сознания, то мы имеем в виду тот самый внутренний голос, внутренний монолог, который человек ведет сам с собой и планирует будущее, вспоминает о прошлом. У нас в данный момент обе сети взаимосвязаны. У больных с нарушением сознания происходит разобщение. Вот этот внутренний компонент сознания угасает, диссоциация. Как раз этот компонент осознанности проверить очень легко. Андрей, пожалуйста, поднимите правую руку. Как Вы думаете, если Вы не поднимете правую руку, могу ли я, как специалист, говорить о том, что Ваше сознание отсутствует?

Андрей Реутов:

Я могу просто путать правую и левую. 

Ольга Нойман:

Абсолютно точно. Это и есть самая большая проблема в нашей области, потому что Вы здоровый человек. У наших больных мы имеем дело с тяжелыми параличами. Больной может не видеть, не слышать, не понимать этого задания.

Андрей Реутов:

Ваша специализация довольно молодая. Мы все знаем хирургию, нейрохирургию, травмотологию, реанимацию и даже нейрореанимацию. А вот нейрореабилитация – это новая современная тенденция? В какой момент подключаетесь вы, как специалисты? Человека выписали из реанимации и говорят: «Извините, мы Вам больше помочь не можем, обращайтесь к Ольге», – либо Вы должны подключаться сразу?

Ольга Нойман:

Сам больной не может вызвать меня, как специалиста, потому что в тот момент он не может высказать свою волю. Больные попадают в реанимацию различными путями. Например, случается политравма, и тогда больного доставляют скорой помощью в нейрореанимацию. Иногда происходит такой момент, когда хирург делает плановую операцию, во время операции происходит остановка сердца, успешная реанимация, и больного доставляют в реанимацию. И тогда лечащим врачом данного больного являются смежные специалисты: это хирург и врач интенсивной терапии. И в этот момент должен обязательно быть привлечен специалист в области сознания, чтобы ответить на 2 самых главных вопроса: первый вопрос – это прогноз на восстановление сознания, и второй вопрос – об инвалидизации. И здесь очень важно, чтобы специалист, имеющий опыт работы в данной области, оценил ситуацию, оценил клиническую картину, данные дополнительных методов исследования, такие как МРТ, вызванные потенциалы, ЭЭГ, это стандарт, который делается в каждой клинике. Именно данный специалист на основании своего опыта должен сделать заключение. Не нужно оценивать дополнительные методы исследования поодиночке. Нужно смотреть на больного полностью и обязательно иметь опыт работы с данной группой больных. 

Андрей Реутов:

И все-таки я пытаюсь понять, когда подключаетесь Вы, как специалист? С момента поступления, либо должно пройти определенное количество дней, чтобы сказали: «Пора звать доктора-реабилитолога»? Желательно максимально рано или какой-то момент надо подождать?

Ольга Нойман:

Желательно максимально рано. И позвольте мне ответить на предыдущий Ваш вопрос о том, как молоды мы. Наша специальность, на самом деле, очень молодая. В 1950-м году Бьёрн Ибсен в Дании ввел впервые использование искусственной вентиляции легких. Это революционировало медицину и привело к тому, что появились мы, потому что до этого наши больные просто не выживали, они умирали от тяжелого неврологического нарушения или от остановки сердца. С введением искусственной вентиляции легких, с развитием интенсивной медицины, реанимации появилась возможность этих больных сохранять и появилось понятие смерти мозга, которого до этого не существовало. И появилось понятие группы больных, которые открывали глаза, то есть у них присутствовал первый компонент сознания, но отсутствовал второй. У них отсутствовали поведенческие реакции, а присутствовало только рефлекторное поведение.

В тот момент никто не знал, что с ними делать. И придумали такое понятие, как вегетативное состояние. В английском «вегетативный» означает vegetable – овощ. Мы говорим о том, с точки зрения этики человек – это не овощ. Человек – это человек, он остается членом семьи, общества, даже если у него отсутствует второй компонент сознания. Ничего не меняется, он должен оставаться человеком, и с должным уважением мы должны к нему относиться. 

Андрей Реутов:

И мне не нравится, вегетативный статус, но раньше было так, что пациент длительное время находится в бессознательном состоянии, проходит определенное время, у пациента либо перманентный вегетативный статус, либо персистирующий, в зависимости от сроков. Как правильно называть пациента, который уже не в коме, но еще не с нами?

Ольга Нойман:

Я дам очень простую схему, которую мы используем в нашей области. После того, как мы пришли к пониманию сознания, кома – это отсутствие реакций и отсутствие открытия глаз, то есть отсутствуют оба компонента сознания. Больной открывает глаза, но отсутствует осознанность, второй компонент, это вегетативное состояние или на сегодняшний день такое новое понятие, как безответное бодрствование.

Как возник термин вегетативное состояние? В 70-х годах хотели просто объяснить, что у человека отсутствует кортикальная функция, но сохраняются функции вегетативной нервной системы, такие как глотание, дыхание, терморегуляция. И за счет этого появился термин вегетативное состояние. Идем дальше. У больного открыты глаза и присутствуют минимальные сигналы, которые недостаточны для того, чтобы сказать, что он в полном сознании, но которые указывают на то, что имеются произвольные реакции, и больной пытается контактировать. Это понятие называется минимальное сознание. Там тоже выделяют минимальное сознание плюс, минус. И сейчас с быстрым развитием нашей области, когда появились функциональные методы исследования, мы увидели, что иногда, даже при клинически не выявленном минимальном сознании на функциональных методах мы видим признаки сознания. Эта группа больных называется субклиническое минимальное сознание. Таким образом эти 4 группы очень важны для понимания. 

Андрей Реутов:

На одном из прошлых эфиров был прекрасный нейрореаниматолог Александр Сычев, и мы с ним обсуждали шкалы, которые они используют, как реаниматологи. А для того, чтобы мы могли говорить на одном языке, это шкала комы Глазго, чтобы оценить уровень бодрствования. Это подходит для Вас и Ваших пациентов, либо Вы пользуетесь чем-то другим?

Ольга Нойман:

Мы не используем шкалу Глазго просто потому, что шкала Глазго отвечает на 2 основных вопроса: кома – да или нет, и как глубоко. А нам интересны стадии выхода из комы, поэтому мы используем Coma Recovery Scale, или шкала выхода из комы. В 90-х годах провелось исследование и выявилось, что клиническим обследованием ставится около 40% неправильных диагнозов. То есть больные без ответного бодрствования принимались за минимальное сознание и наоборот. И тогда это привело к тому, что ученые собрались и сказали: «Нам нужна такая шкала, которая стандартизирует наше исследование, и мы будем говорить на одном языке». И так появилась Coma Recovery Scale. 

Андрей Реутов:

Вы ее можете использовать всегда либо есть лимиты? Допустим, пациент под медикаментозной седацией, есть экзогенный компонент, в данном случае насколько возможно использование данной шкалы?

Ольга Нойман:

Шкалу нет смысла проводить и оценивать состояние сознания, если у больного имеется инфекция, если он под седативными препаратами. Если он принимает препараты, которые каким-то образом могут влиять на сознание, такие вальпроевая кислота, которую часто дают против эпилептических припадков, или же имеются электролитные нарушения, а иногда больной поступает, и просто у него недостаточно жидкости, недостаточно питания. И когда выравниваются все эти факторы, когда мы видим, что больной абсолютно стабилен, тогда нужно проводить шкалу сознания.

Но еще такой момент: пожалуйста, будьте осторожны, когда вы пишете протоколы об отсутствии сознания. Отсутствие сознания при проведении Coma Recovery Scale, шкалы сознания, не говорит об отсутствии сознания у данного больного. Это говорит только о том, что в данный момент вы его не нашли. Это очень важное замечание, и нужно обязательно проводить одним и тем же специалистом много раз подряд эту шкалу, потому что иногда отрицательный результат не говорит о неправильном проведении. Сознание может отсутствовать, но может приходить и уходить. Поэтому очень важно уловить тот момент, когда больной в сознании. 

Андрей Реутов:

Вы говорили про голливудские фильмы, на самом деле, есть такие фильмы, которые выводят на эмоции. Но чаще всего мы видим в новостях, что пациент пришел в себя спустя 20 лет после комы, 30 лет после комы. Насколько это реально? Был ли это на самом деле выход из комы, либо все это могло произойти раньше, просто врачи не замечали какие-то знаки, которые пытался подать пациент?

Ольга Нойман:

Я всегда верю в чудо, и в нашей области нам необходимо верить в чудеса. Они на самом деле происходят. Но подобные чудеса, которые Вы описали, 27 лет после комы – такая информация меня очень опечаливает, потому что, как правило, это говорит только о том, что 27 лет больной подавал слабые сигналы сознания, которые не замечали эксперты. И диагностика 27 лет назад несравнима с диагностикой, которую мы проводим на сегодняшний день. Тем не менее, это печально и трагично, просто представить это состояние, что человек 27 лет пытался сказать о том, что он чувствует, и никто его не слышал. Это трагедия современного общества.

Например, говорят, хроническая кома, выход из хронической комы. Выход из хронической комы через 27 лет – это невозможно. Больные не доживают до такого возраста, потому что умирают от интеркуррентных инфекций и заболеваний. Как правило, те люди, которые говорят о том, что больной вышел из комы через 27 лет, имеют в виду, что он был в вегетативном состоянии или же в минимальном сознании, но они не могут дефинировать это. Подобные публикации приводят к смятению среди родственников, да и среди медперсонала. Каждый хочет понять, что же произошло. Поэтому с развитием современной диагностики даже больные, находящиеся длительно в безответном бодрствовании, минимальном сознании, должны быть эвалюированы и должен быть предоставлен шанс провести новую диагностику.

Андрей Реутов:

В каких случаях Вам удалось вернуть пациента из комы, какие были сроки нахождения?

Ольга Нойман:

Позвольте мне рассказать случай из своей клинической практики. Кстати, этот больной попросил лично меня рассказать эту историю для того, чтобы другие люди не повторяли его ошибок. Этот пример лег в основу нашей публикации совместно со Стивеном Лорисом «Интоксикация синтетическими каннабиноидами». 

Андрей Реутов:

Тот самый пресловутый спайс, новомодная отрава. 

Ольга Нойман:

Новомодная отрава, которая почему-то среди молодежи постулируется, как абсолютно безопасный препарат, почему его и принимает такое множество людей. Дорогие слушатели, если кто-то среди вас сейчас или когда-то принимал этот препарат, знайте, это очень опасная группа препаратов, вызывающая прямое поражение структур мозга, приводящее к инвалидизации, к отказу почек и другим факторам.

Давайте вернемся к коме. Данный больной принял большое количество этого препарата, и при поступлении в клинику пролонгированная кома, эпилептический статус, все это говорит о неблагоприятном прогнозе. Ему было сделано МРТ, на МРТ доктора увидели признаки лейкоэнцефалопатии, поражения белого вещества. В отличие от гипоксии, когда поражается кора, здесь поражается белое вещество, такие дорожки, которые проводят импульсы от нейронов на периферию. И после всего этого докторами был сделан неутешительный вывод, его семье предложили отключить его от аппарата. Они не согласились, привезли его на реабилитацию.

Помимо указанных методов, мы провели еще и ПЭТ-скан, функциональный метод исследования, и результат тоже был неутешительным, полностью отсутствовала нейрональная активность, нейрональный метаболизм был равен нулю. Тем не менее, мы начали активную реабилитацию. И после 3 месяцев этот больной начал клинически улучшаться. Его сняли с вентилятора, он вышел из комы, сначала в безответное бодрствование, затем в минимальное сознание и потом стал восстанавливаться. Сейчас он восстановился до совершенно нормального уровня. И когда он вернулся в свою страну, то ему даже отказали в инвалидности, потому что этого было уже недостаточно.

Здесь я хочу отметить, что в его МРТ была просто катастрофа. Если бы мы посмотрели на МРТ, мы бы сказали, что восстановление невозможно. Там были тяжелейшие субкортикальные некрозы. Несмотря на это мы повторяли ПЭТ, функциональное изображение в течение каждых 3 месяцев, пока он у нас находился. Его кортикальный метаболизм восстановился до 100 %. Как это объяснить? То есть его кортекс был не поврежден. Но эти дорожки были убиты спайсом. Тем не менее, то, что не восстанавливается в структурном МРТ, имеет хороший функциональный исход. Пока мы до сих пор не можем объяснить, каким образом, это или аксональный спраутинг, или ремиелинизация, тем не менее, это так. 

Андрей Реутов:

Давайте прямо по пунктам, что входит в стандартный набор исследований. МРТ, для того чтобы оценить вызванные потенциалы. Что еще Вы используете в диагностике помимо клинического осмотра?

Ольга Нойман:

Компьютерная томография уходит уже со сцены, она отработала достаточно. Клиническое исследование остается золотым стандартом до сих пор. Осмотр пациента и Coma Recovery Scale, шкала сознания. МРТ – оцениваем структуру, вызванные потенциалы, путем воздействия на различные сенсорные каналы получаем кортикальные ответы. Получаем ответы из мозга и делаем выводы о сохранности путей. Прогностически очень важно. На электроэнцефалографии мы смотрим не только основной ритм, для нас очень важно понятие реактивность.

ЭЭГ, но это не обычное ЭЭГ, не обычная энцефалография, а многоканальная, высокоразрешенная. И во время записи ЭЭГ мы используем парадигму, то есть мы говорим заведомо правильные и заведомо неправильные слова, выражения. Например, рыба плавает в море. Правильно. Никакой реакции. Затем мы говорим: рыба ползет по дереву. Абсурд. И в этот момент мы видим на ЭЭГ после 400 мс, появляется негативный пик. Если мы находим этот потенциал, наша команда празднует победу, это очень хороший предиктор для выхода из комы и для субклинического минимального сознания. 

Андрей Реутов:

Зависит ли прогноз на восстановление от причины комы и от ее продолжительности? К примеру, гипоксия и черепно-мозговая травма, месяц и год, влияет ли это на прогноз? 

Ольга Нойман:

Конечно, это влияет на прогноз. Самые тяжелые последствия имеет церебральная гипоксия. 

Андрей Реутов:

Причины гипоксии?

Ольга Нойман:

Причинами гипоксии могут стать различные факторы, но основным является остановка сердца в результате кардиальных и не кардиальных причин. Соответственно, происходит кислородное голодание, глобальная ишемия коры, и здесь уже прогнозы неблагоприятные. Травма имеет в сравнении с гипоксией намного лучший прогноз. И такое состояние, как интоксикация, когда поражается белое вещество, прогноз на восстановление сознания хороший. Но прогноз на инвалидизацию, сохранение дефицитов остается неблагоприятным. И если кома длится 5 дней, больной восстанавливается, выходит из комы без различных дефицитов, то здесь мы его отпускаем, не нужно работать.

Андрей Реутов:

Родственникам как Вы говорите о прогнозах? Понятно, что в медицине нет гарантий, какой критерий, когда более вероятно, что получится?

Ольга Нойман:

В нашей области медицины не существует такого метода, как рентген в ортопедии. Мы сделали рентген, говорим, кости в правильном положении, и дальше следуем какому-то направлению. У нас не существует на данный момент ни одного метода, который бы нам помог со 100% уверенностью дать семье больного гарантию. Мы говорим «с высокой долей вероятности», то есть в 2% из 100 такие больные восстанавливаются. И тогда семья совершенно справедливо спрашивает: «А мой больной – это 2 или 98?» И очень сложно ответить на такой вопрос. Мы не предсказатели, мы должны говорить о фактах и оставаться конкретными. Поэтому раньше мы говорили о том, что 3 месяца нетравматическое поражение и год травматическое, после этого уже прогноз сомнительный. Сейчас развитие функциональных методов исследований, мы видим изменения, которые происходят даже после года, и даже у нетравматических больных это требует эвалюации, пересмотра, и пока что сложно ответить на этот вопрос. 

Андрей Реутов:

Бывает ли такое, что родственники пациента, либо его опекуны, коллеги говорят: «Может быть, было бы лучше, чтобы он умер»? Нужно ли такое качество жизни?

Ольга Нойман:

Я разделю свой ответ на 2 части. Первая часть – с этической точки зрения для меня такие фразы недопустимы. 

Андрей Реутов:

Я понимаю, тем не менее, это жизнь, я уверен, что Вы с этим сталкивались.

Ольга Нойман:

Это жизнь, я сталкиваюсь с этим очень часто. И задача врача – сделать все возможное для того, чтобы больной жил, и улучшить качество его жизни, а не думать о том, что было бы лучше. Когда идет речь о реанимации, мы недолго думаем, мы реагимируем. Но почему-то когда заходит речь о нарушениях сознания, тут начинаются философские дискуссии. С моей точки зрения, об этом я говорю на конгрессах в Европе, и это говорят мои учителя, если мы реанимируем больного, мы должны брать ответственность за него, в каком бы состоянии он ни остался после реанимации. И почему мы не можем до сих пор создать таких условий, чтобы эти больные не были обузой для общества, а являлись дальше полноценными ее членами. Как мы уже сказали, данный больной вчера еще был нормальным, сегодня у него отсутствует второй компонент сознания, и никто не знает, что с ним делать. Поэтому я думаю, что в будущем нам нужно работать над проектами, которые будут обеспечивать достойный уход и достойную реабилитацию данной группе больных.

Андрей Реутов:

Представим картину, что пациенты могут говорить. Может быть, было исследование на эту тему. 

Ольга Нойман:

Было проведено в университете Льеж профессором Стивеном Лорисом исследование больных после тяжелой нейротравмы, которые сохранили тяжелую инвалидизацию, но, тем не менее, сохранили способность коммуникации. Это больные уже не в реанимации, но иногда дома, с уходом по дому, и иногда это больные, находящиеся даже в домах по уходу, с трубками, не имеющие возможность питаться самостоятельно, имеющие мочевые катетеры, иногда даже на аппарате искусственного дыхания. Наверное, сейчас будет Ваше удивление, когда уровень своей жизни они оценивали, как очень высокий. Представляете, такой mismath, дискрепанция. Мы хотим, чтобы он полностью восстановился. Бывает, больной не восстанавливается, а он в таком состоянии чувствует, что его жизнь имеет ценность, он хочет жить. Поэтому, если в семьях произошла такая трагедия, и если вы когда-то слышали подобные высказывания, пожалуйста, поддержите мою позицию. 

Андрей Реутов:

Я тоже двумя руками за. Ольга, Вы занимаетесь ранней реабилитацией. Это капельницы, зарядка, физкультура, в чем заключается лечение?

Ольга Нойман:

Из опыта реабилитации мы знаем, что реабилитация – это спорт, активное движение приводит к восстановлению функций. У наших больных мы не можем работать активно, мы работаем с ними пассивно, делаем шаг назад. Мы говорим о том, что наш больной не имеет возможности общаться с окружающей средой, тогда я и моя команда становимся той окружающей средой, которая приходит к нему и начинает работать с ним. Мы используем пошаговую схему. Сначала мы устраняем все факторы, воздействующие на сознание неблагоприятно, медикаменты, инфекции. Затем второй фактор – это вертикализация. В вертикальном положении сознание лучше, чем в лежачем положении. Затем имеются методы фармакологической, не фармакологической стимуляции, где мы не только стимулируем, но иногда тормозим, лечим торможением и стимулируем то, что улучшит осознание.

К сожалению, до сих пор нет такого антибиотика, который мы можем дать нашим больным и улучшить сознание. Часто ведутся исследования в данной области. Некоторые медикаменты используются offlabel, но это не значит, что это просто берется откуда-то. Существуют исследования, подтверждающие действенность данных препаратов в области сознания. Такие, как золпидем, амантадин, имеются определенные знания в области метилфенидата и модафинила. И методы нефармакологической стимуляции, такие как транскраниальная стимуляция, магнитная стимуляция. 

Андрей Реутов:

То есть большой комплекс, работа команды. 

Ольга Нойман:

Лечение данных больных – это как передвижение в темноте. Мы общаемся, обмениваемся опытом с очень многими специалистами, до конца пока на данный момент мы не знаем, сколько дать препарата, как долго, когда нужно начинать конкретно, когда заканчивать. Поэтому эта область с огромной скоростью развития, я думаю, что уже через несколько лет будут феноменальные результаты, которыми мы обязательно поделимся. 

Андрей Реутов:

Мне очень хочется в это верить. Что бы Вы хотели сказать зрителям, родственникам пациентов? 

Ольга Нойман:

В Германии принято говорить, что заключительное слово должно быть подобно признанию в любви. Очень коротко и веско. Дорогие радиослушатели, если в вашей семье случилась подобная трагедия, или это произошло с вашими друзьями, родственниками, пожалуйста, обращайтесь только к специалистам. Призывайте специалиста из области нарушения сознания уже в реанимацию, и затем длительная реабилитация. Пожалуйста, не обращайтесь к шарлатанам, которые будут обещать вам результаты, когда вы будете не согласны с трагическим диагнозом, который вам говорят врачи. Пожалуйста, как бы ни было тяжело, оставайтесь со специалистами. 

Андрей Реутов:

Вы даже рассказывали, что к тяжелому пациенту приходил специалист, который путем прикладывание крапивы обещал родственникам восстановить сознание. 

Ольга Нойман:

Без моего разрешения. Я не была в курсе. Да, нами был озвучен неблагоприятный прогноз, больной оставался в состоянии хронической комы, и не было возможности ему помочь. Длительный прогноз был неблагоприятный. И тогда родственники пригласили к себе домой специалиста, добывавшего крапиву из Италии и просто хлеставшего больного этой крапивой. Вы представляете, что испытал данный больной, семья, конечно же, это не помогло. 

Андрей Реутов:

Понятно, что все цепляются за соломинку, но мне бы хотелось, чтобы такие пациенты получали профессиональную квалифицированную помощь. Насколько я знаю, Вы еще занимаетесь созданием центра, Brain Stimulation Center. Мы Вам желаем, чтобы все получилось, чтобы как можно больше пациентов со временем могли вернуться к жизни после комы. Время пролетело, я Вам очень благодарен за эфир, за то, чтобы прилетели к нам. До новых встреч в эфире, всего доброго.