Рак щитовидной железы

Екатерина Крюкова: Здравствуйте, дорогие друзья. Канал «Медиадоктор» и программа «Правда об онкологии». Сегодня мы вновь обсуждаем рак щитовидной железы, но под неожиданным углом. Предоставлю возможность Андрею Павловичу Полякову познакомить нас с нашим гостем.

Андрей Поляков: Добрый день, дорогие друзья. Сегодня у нас в гостях Петр Иванович Гарбузов, это один из ведущих специалистов по лечению рака щитовидной железы. Он является ведущим сотрудником отделения радиохирургических методов лечения и лечения открытыми радионуклидами радиологического центра, который расположен в городе Обнинск и является филиалом национального медицинского научно-исследовательского центра Минздрава России. Добрый день, Петр Иванович.

Петр Гарбузов: Добрый день, Андрей Павлович.

Андрей Поляков: В чем особенности рака щитовидной железы? Чем эта нозология отличается от других злокачественных опухолей?

Петр Гарбузов: Если брать классическое представление об онкологии, то всегда учитывается распространенность заболевания. Если брать в структуре заболеваемости вообще онкологической, это не очень серьезная проблема. Но если брать с позиции частоты среди эндокринных органов, то рак щитовидной железы – это наиболее частая опухоль эндокринных органов. И ситуация, которая есть сейчас, значительно отличается от той, которая была в мои студенческие годы. Если на лекции профессор говорил о том, что не все врачи знают о том, где расположена щитовидная железа, сегодня об этом знает каждый житель нашей страны.

Почему такое внимание уделяется этой проблеме? Наверняка подтолкнуло серьезные знания по поводу щитовидной железы проблема Чернобыля. Исследования, которые проводились и информация, которая появлялась, будоражила людей. Медицинское сообщество было не очень готово для того, чтобы эту ситуацию рассматривать и контролировать. Но надо признать, что международная кооперация в этом плане сыграла такую хорошую роль, и японцы, и европейцы, и американцы участвовали в проблеме ликвидации последствий чернобыльской аварии. Проведены колоссальные исследования по областям для того, чтобы максимально выявить рак щитовидной железы. Это оказалась самая болезненная точка после аварии, которая проявилась, и больше всего она коснулась детского возраста.

Андрей Поляков: Заболеваемость раком щитовидной железы выросла?

Петр Гарбузов: Пик заболеваемости, особенно у детей, которые находились на территории Белоруссии, явно превышает все предыдущие показатели, которые были. Вся эта ситуация очень наглядна с эпидемией рака щитовидной железы. В это время появились технологии, которые позволяют надежно выявлять изменения в самой щитовидной железе. Эта возможность с помощью ультразвука выявить минимальные изменения щитовидной железы привела к тому, что колоссальное количество обычных людей, которые раньше не подозревали, что у них есть какие-то проблемы, стали информированными о том, что у них есть что-то, чем нужно заниматься.

Андрей Поляков: Но смертность не растет?

Петр Гарбузов: При этом смертность остается примерно в тех же величинах, которые были и в прошлом веке.

Андрей Поляков: Может быть, не заболеваемость увеличилась, а действительно улучшились диагностические возможности с появлением ультразвукового метода исследования? Или мы можем говорить, что с глобализацией, индустриализацией действительно есть рост, обусловленный различными факторами.

Петр Гарбузов: Это не так значимо по сравнению с теми цифрами, которые появились сейчас в научной литературе. Моменты, которые сейчас связаны со скринингом, переосмыслены специалистами, и не любое образование в щитовидной железе требует на сегодняшний день изучения его детально с помощью той же пункционной биопсии, что 10–15 лет даже не рассматривалось, то есть любое образование в щитовидной железе, если там есть подозрительные признаки, должно быть исследовано.

История, которая сейчас развивается в международном исследовательском проекте, связана с тем, что микрокарциномы не всегда требуют лечения. Как известно, рак щитовидной железы практически на 80-90% – это папиллярные раки, медленно растущие. Сам по себе диагноз рака обычного человека выводит из равновесия, и необходимость максимально радикальных действий рассматривается, как необходимый атрибут. Были проведены несколько исследований, которые показывают, что от 10 до 30% людей, умерших по другим причинам, имели рак щитовидной железы.

Андрей Поляков: Мы делим рак щитовидной железы на высокодифференцированные формы с хорошим прогнозом, и есть варианты морфологические, такие, как анапластический рак, низкодифференцированный, у которых прогноз незначительный. И когда мы говорим о таких ситуациях, мы имеет в виду высокодифференцированные опухоли – это папиллярный рак, фолликулярные опухоли. Сейчас поднимается вопрос и американцами, и нашими профессорами, что некоторые опухоли, может быть, и лечить не стоит, что иногда для пациентов может оказаться достаточно неожиданной информацией. Если ему высокоспециализированный профессионал скажет, что это делать не нужно, пациент зайдет в соседнюю больницу, где другой специалист прочитает этот диагноз и скажет: «Вы что, Вам надо срочно делать операцию». Это действительно очень необычная вещь, уникальная опухоль с уникальной биологией. В чем ее уникальность? Ведь это, с одной стороны, рак, а с другой стороны, пациенты живут десятилетиями, и мы сейчас говорим о том, что нужно наблюдать их и 20, и 30 лет, а не 5, как при других локализациях.

Петр Гарбузов: Очень важное замечание о том, что среди гистологических вариантов рака щитовидной железы имеются разные варианты, при этом различить благоприятный прогноз и неблагоприятный – это удел специалистов, которые знают эту проблему и знают ее настолько, что могут отправить пациента под наблюдение, а в других ситуациях требуют не только хирургических методов, но и использования комбинированного лечения.

Проблема наблюдения рака щитовидной железы сейчас рассматривается, как нереальная с позиций знаний большинства специалистов и пациентов. Любые рекомендации на эту тему готовятся по накоплению материала. Сейчас такие исследования идут в Японии и США, и они представляют когорту более 1000 пациентов, которым делали хирургическое лечение и которым не делали. Очень важное замечание в том плане, как оставить пациента под наблюдением, когда у него выявлен диагноз. Действительно, эта ситуация возможна только в том случае, если мы получаем информированное согласие пациента. И надо признать, что пациенты, когда у них появляется какая-то проблема, с помощью интернета знают о заболевании иногда больше, чем врач общей практики. И сама по себе проблема, которая дальше решается, переходит в юридическую плоскость, возможно ли оставлять пациента под наблюдением, если у него диагностирован рак. У нас эта проблема на законодательном уровне не решена, но как вариант, когда у пациента существует серьезное сопутствующее заболевание, тогда мы можем объяснить о том, что эта проблема является ведущей, и мы можем такого пациента оставить под наблюдением, чтобы выявить потенциальные возможности этой опухоли к быстрому росту и вовремя сделать так, как это делается сегодня в большинстве случаев, то есть с использованием комбинированных методов лечения, прежде всего хирургически, а затем применяется радиотерапия, лучевая терапия, пожизненная заместительная терапия тироксином.

Уникальность опухоли в том, что это орган эндокринный. Без гормона щитовидной железы, тироксина, который превращается потом в трийодтиронин, организм существовать не может.

Уникальность опухоли щитовидной железы в том, что это орган эндокринный. Без гормона щитовидной железы организм существовать не может

Андрей Поляков: Очень часто, особенно женщинам, проходя обследование по поводу гинекологической патологии, при беременности, иммунологических проблемах, выполняется УЗИ щитовидной железы. Обнаружили у человека узловое образование щитовидной железы. Куда он должен пойти: к эндокринологу или онкологу? Ведь мы хорошо знаем, что зачастую пациенты, имеющие злокачественные образования, на протяжении длительного времени наблюдаются у других специалистов, которые не выполняют тонкоигольную инспирационную биопсию, говорят, что ничего не нужно делать. И люди годами ходят с этим узлом, который является опухолью. Надо ли всем сразу пунктировать узловые образования?

Екатерина Крюкова: Как выявляется рак щитовидной железы? Интересно, как проходят первичные приемы и как в итоге человек добирается до Вас, до радиолечения?

Петр Гарбузов: Чаще всего появляется дискомфорт в области шеи или видимое наличие узла, либо по поводу других заболеваний делается ультразвуковое исследование и выявляется, что там есть изменения. Дальше ситуация становится проблемой, которая успешно решается, если этим случаем занимается специалист, имеющий навык работы с онкологическими больными. Но это идеальная ситуация, что человек сразу же попадает к онкологу. А если он попадает к специалисту общей практики, то задача, которую они решают – найти место, где можно с помощью ультразвукового исследования или пункционной биопсии разобраться с этим узлом.

Если подтверждается атипия или обнаруживаются опухолевые клетки, дальнейшая тактика с этим пациентом понятна, он идет на хирургическое лечение. Раньше любой узел больше трех сантиметров требовал хирургического лечения. Сегодня хирургическое лечение может быть показано только в том случае, если этот узел имеет признаки опухоли, подтвержденные цитологически. Недостаточно разобраться в пограничных состояниях, которые бывают при пункционной биопсии этих узлов. Выходом из этой ситуации может быть направить такого пациента в специализированное лечебное учреждение.

Цитологическая диагностика – удел узких специалистов. У специалистов, которые занимаются этой проблемой и целенаправленно изучают эндокринные органы, в том числе щитовидную железу, больше шансов разобраться в нюансах, которые претерпевает клетка, превращаясь в опухолевую. Здесь нужно сказать о том, что если раньше необходимость хирургического лечения при наличии узла была связана с тем, что подозревали, что каждый узел потенциально перерождается в опухолевый, то на сегодняшний день исследования и наблюдения говорят о том, что чаще всего опухолевый узел не перерождается из доброкачественного узла, а это сразу же представляет собой опухоль, которая может развиваться со временем.

Андрей Поляков: Мы с Вами, как люди, занимающиеся этой патологией, знаем, надо ли пунктировать каждое узловое образование. Ведь существует классификация итераций, которая говорит, надо это делать или нет. Но, допустим, нас она не очень устраивает, потому что она достаточно механистическая и остается на усмотрение врача ультразвуковой диагностики, как он интерпретирует то, что видит. Бывают опухоли и 5 миллиметров, которые могут выйти за капсулу щитовидной железы и перейти из Т1 в Т3, даже с инвазией клетчатки. И чаще в таких ситуациях бывают молодые пациентки, которых мы наблюдали год, два, у них небольшое образование 5 миллиметров, которое обнаружилось при случайной пункции. Как определить, пунктировать, наблюдать? Если мы говорим о папиллярном раке, то это не так повлияет на жизнь пациента, но если мы имеем другую форму опухоли, более агрессивное образование, изначально уже злокачественное, это непростой момент, особенно в странах, где экономически медицина стоит на других уровнях и там рассчитывают каждое действие.

Петр Гарбузов: Нужно ли пунктировать каждый узел?

Андрей Поляков: Условно говоря, сантиметр. Бывает ведь рак меньше, но бывает намного больше.

Петр Гарбузов: 30 лет занимаюсь этой проблемой, она всегда стояла таким образом, что до сих пор сложно перестроиться на то, что какой-то рак можно не диагностировать или не оперировать. А ведь рекомендации, которые сейчас пишутся, и то, что принято в американской ассоциации тиреоидологов, подразумевают, что узловые образования до одного сантиметра не требуют пункционной биопсии. Само по себе наличие признаков опухоли якобы не должно подвигать для того, чтобы мы цитологически осматривали пациента. Правда, там есть всегда оговорки, что существуют прогностически неблагоприятные признаки, которые требуют вмешательства, предшествующее облучение в области шеи или наличие семейного анамнеза опухолей щитовидной железы. Такие тонкости приводят к тому, что в этой ситуации наличие узла до одного сантиметра требует пункции.

Еще очень большие надежды связаны с тем, что ультразвуковое исследование, правильно проведенное и оцененное, может с большой вероятностью сказать о том, что этот узел представляет собой опухоль или нет. Но я так понимаю, что вопрос был, когда уже по ультразвуковым критериям выясняется, что узел злокачественный, нужно ли его пунктировать. Делать придется, потому что для того, чтобы подтвердить необходимость хирургического вмешательства, нам нужно цитологическое заключение.

Узловые образования до одного сантиметра не требуют пункционной биопсии

Андрей Поляков: У многих больных такой миф, что если произведена пункция, то это ухудшит течение болезни. Что Вы на это скажете?

Петр Гарбузов: Мысль интересная в том плане, что если мы допускаем, что не при всяких узлах должно проводиться хирургически лечение, то может быть, действительно есть ситуация, чтобы небольшие узлы не беспокоить для того, чтобы не создавать условия диссеминации. Хотя если вопрос в том, что этот пациент после пункции подвергается хирургическому лечению, никакого прогностически неблагоприятного момента не рассматривается. То есть если он спунктирован и прооперирован, то никакой диссеминации, распространения этой опухоли быть не может.

А вот другое дело, что если мы пунктируем, а потом оставляем его под наблюдением. Здесь нужны подробности для изучения, действительно ли все происходит в этой ситуации благополучно.

Екатерина Крюкова: Мне кажется, у нас многие пациенты настаивают на пункции. Когда сталкиваешься с раком, хочешь знать больше о своей болезни, подготовиться, а врач говорит: «Наблюдаем, будем наблюдать, приходите в другой раз». Это частая ситуация?

Петр Гарбузов: Да, это очень некомфортная ситуация для самого специалиста в том числе. Чтобы брать на себя ответственность не проводить пациенту биопсию, нужно быть очень уверенным и грамотно рассматривать эту ситуацию.

Екатерина Крюкова: Когда можно отказываться от лечения и когда мы человека незамедлительно кладем на хирургический стол, дальше облучаем и так далее?

Андрей Поляков: Здесь пока обсуждается вопрос мировыми экспертами. Если человек приходит к онкологу в наше специализированное подразделение опухолей головы и шеи и у него стоит диагноз рак, мы будем предлагать хирургическое лечение. Мужчины старше 55 лет, раньше было 45 лет, у которых опухоль Т3, то есть более 4 сантиметров, есть метастазы, регионарные лимфоузлы, есть выход за пределы капсулы, это группа больных, требующая наиболее агрессивного лечения.

Существует позиция, что можно не трогать, наблюдать. Это люди определенного возраста с определенным планируемым дожитием и с опухолями маленького размера, которые не угрожают жизни. Но это пока теория, обсуждение.

Петр Гарбузов: Ситуация действительно выглядит так, что только группы низкого риска, никак не вторая стадия, то есть это всегда только начальные стадии рассматриваются для того, чтобы можно было наблюдать.

Екатерина Крюкова: Но ведь маленькие опухоли тоже могут давать метастазы?

Андрей Поляков: Совершенно верно. У меня выполнилась операция в нашем отделении, молодая девушка, 31 год, образование 5 миллиметров, длительно существовавшее, случайно проведена пункция, подтвержден папиллярный рак. И по всем критериям, которые мы имеем, мы ей выполнили органосберегающее лечение, удалили половину щитовидной железы и захватили окружающую клетчатку, в которой уже оказался микрометастаз, что потребовало выполнения повторной операции и удаления полностью щитовидной железы.

Петр Гарбузов: Сейчас по поводу микрометастазов, которые располагаются рядом со щитовидной железой, выясняется, что они не ухудшают прогноз для пациента, и эта ситуация может рассматриваться, если это с той стороны, где была удалена часть железы, как вполне благоприятный прогноз.

Екатерина Крюкова: Или органосохраняющая операция, тиреоидэктомия?

Петр Гарбузов: Если мы выполняем органосохранную операцию, то наш круг возможностей исследовать распространение этой опухоли в организме ограничивается тем, что мы можем использовать только ультразвуковые методы и в небольшой степени опухолевые маркеры могут свидетельствовать о ситуации, которая протекает благоприятно или неблагоприятно. Чтобы было понятно, что удаление всей щитовидной железы приводит к тому, что в крови отсутствует белок тиреоглобулин, который синтезируется клеткой щитовидной железы. Собственно, вот этот белок тиреоглобулин является тем маркером, который позволяет нам следить за пациентом после удаления всей железы. Наличие этого белка в крови говорит о том, что существуют некие клетки, которые его синтезируют. И это повод для того, чтобы исследовать все тело с помощью того же самого йода, но йода уже не обычного, а радиоактивного. В этом может быть преимущество специалистов, которые занимаются проблемой щитовидной железы, потому что у них есть метод, которым давно уже пользуются для того, чтобы выявить распространение клеток опухоли по всему организму.

Удаление всей щитовидной железы приводит к тому, что в крови отсутствует белок тиреоглобулин

Андрей Поляков: Очень много лет дискутировалась тема о том, что надо удалять всю щитовидную железу или можно оставить часть. Потом появились группы риска, стали строить от этого свою тактику многие эндокринологи в нашей стране до буквально 2014-го года. Они отрицали возможность выполнения гемитиреоидэктомий, хотя в 2014-м году для онкологов сенсационно прозвучало заявление ведущих специалистов эндокринной хирургии, что это делать можно.

Но везде есть свои преимущества и минусы. Одно из преимуществ, как мы сейчас считаем, – это уменьшение количества осложнений. Есть околощитовидные железы, расположенные рядом со щитовидной железой, которые отвечают за обмен кальция. И гипотиреоз – достаточно сложная ситуация, особенно спустя 10-20 лет возникают серьезные осложнения. Также уменьшается опасность повреждения возвратных гортанных нервов, которые иннервируют в голосовые складки. И один из таких моментов в пользу сохранного лечения – уменьшение количества осложнений.

Но возникают совершенно другие проблемы. Заниматься больным после полного удаления щитовидной железы нам проще, и мониторировать по уровню тиреоглобулина, и в случае появления удаленных метастазов здесь тактика проще. Какие преимущества и недостатки и возможности диагностики радиоактивным йодом, и что это такое?

Петр Гарбузов: Ситуация, связанная с объемами хирургического вмешательства, претерпевает изменения. Если мы вначале своей деятельности видели, что можно выполнять органосохранные операции на щитовидной железе, это подвергалось всякому остракизму со стороны людей, хорошо читающих иностранную литературу, и тактика тотального удаления щитовидной железы воспринималась, как обязательное условие для того, чтобы решить эту проблему.

Крайне сложно объяснить и пациенту, и страховой компании, почему пациент при начальной стадии получил осложнения со стороны возвратного нерва, паращитовидных желез, это практически инвалидность человеку на всю жизнь. И стоило ли, удаляя опухоль с низким потенциалом злокачественности, полностью удалять щитовидную железу, которая сопровождалась высоким риском осложнений. Я говорю о том, что полное, тотальное удаление щитовидной железы часто сопровождалось вот такими осложнениями. И накапливая материал, выясняется, что сверхрадикальное лечение, удаление железы, радиойодотерапия пациентов в группе низкого риска не создает для них выгоды в плане выживаемости, в плане рецидивов. И тогда вернулись к мысли о том, что если это локализованная опухоль органа, она не выходит за его пределы, не прорастает в капсулу, нет метастазов, молодой возраст, до 45 лет, этот прогноз наиболее благоприятный. Сейчас уже допускается не только до сантиметра, но и выше. Если она не выходит за пределы капсулы железы, ограничиваются удалением части железы, как правило, это половина. А вот дальнейшее наблюдение остается пожизненно.

Андрей Поляков: Нет, говорят: «А как же мы будем наблюдать?»

Петр Гарбузов: Надо понимать, что уровень тиреоглобулина имеет нормальный фон. Если мы имеем распространение опухоли, то, как правило, уровень тиреоглобулина превышает эти значения. На это нужно ориентироваться. С другой стороны, наличие ультразвуковой аппаратуры высокого класса позволяет на сегодняшний день изучать структуру оставшейся ткани железы настолько подробно, насколько раньше это было недоступно. Вопрос о том, что дальше нельзя использовать йод, уже не является актуальным.

Вот два метода – остатки тиреоглобулина и ультразвуковой являются вполне достаточными для того, чтобы мы говорили о том, что все благоприятно протекает, с учетом того, что выживаемость таких пациентов 99%.

Чего мы добиваемся, когда удаляем всю железу? Они живут столько же, но если мы удаляем только часть железы, это позволяет части пациентов пользоваться тироксином и не иметь осложнений, которые связаны с полным удалением железы, то есть изменение голоса и нарушение кальциевого обмена.

Андрей Поляков: Радиоактивный йод – что это, в чем смысл методики, его преимущества, зачем это нужно?

Петр Гарбузов: Уникальная ситуация, которую медицина получила в результате знаний о биологии клетки щитовидной железы. История вначале прошлого века о том, что появилась радиоактивность, что любой элемент из химической таблицы Менделеева имеет изотопы. Когда я только начинал, изотопов йода было 15, сейчас их рассматривают около 27. Манхэттенский проект, создание ядерной бомбы, привел к тому, что появилась группа людей, которая занималась проблемами использования изотопов для медицины. В 1942-м году, когда на нашей территории было не до этого, появились сообщения о том, что изотопы йода можно использовать в медицине. И лекция профессора из массачусетского университета была о том, что может физика для медицины. Уже тогда стало ясно, что изотопы йода имеют такое же поведение, как стабильный йод, и это можно использовать дальше в лечении. Вначале это был тиреотоксикоз, затем при опухолях щитовидной железы получили уникальную ситуацию, это был первый таргетный препарат, который достигал своей мишени, но при этом использовались его биологические особенности, то есть йод накапливается в клетке щитовидной железы против градиента концентрации и за счет такого накопления и удержания его в клетке все это приводит к тому, что энергия изотопа, которая оказывается в этой клетке, позволяет ее разрушать.

Андрей Поляков: Основано на том, что клетка щитовидной железы захватывает йод, который нужен для дальнейшего синтеза гормонов, и он накапливается только в щитовидной железе.

Петр Гарбузов: Да, и тогда мы имеем уникальную возможность – мы можем диагностировать и лечить одним и тем же препаратом.

Екатерина Крюкова: Давайте попроще. Какую проблему мы можем решить с помощью йода, если говорить о лечении?

Петр Гарбузов: Лечение радиоактивным йодом не только онкологии, в первую очередь тиреотоксикоз, который можно долго безуспешно лечить с помощью медикаментов, а можно радикально вылечить его с помощью радиоактивного йода. Онкология, дифференцированные опухоли так же, как и нормальная ткань железы, чаще всего имеют способность накапливать радиоактивный йод. И вот за счет этой способности мы можем использовать дозированное количество йода, введенное в организм, которое потом разрушит эту клетку.

Екатерина Крюкова: Раковую?

Петр Гарбузов: Раковую клетку.

Андрей Поляков: Если опухоль удалима, метастазы на шее или в кость, что нередко бывает при раке щитовидной железы, то должна быть хирургическая активная тактика. При невозможности хирургического удаления метастазов, например, в легкие, множественные поражения, 15-20 метастатических узелков, естественно, хирургического лечения уже быть не может. И вот здесь как раз спасительной является терапия радиоактивным йодом. Причем он вводится достаточно легко, это пероральный прием, и высокодифференцированные метастатические клетки, как и сама первичная ткань щитовидной железы, захватывают этот йод, который эти клетки обугливает.

Екатерина Крюкова: Это йодная водичка, которая поступает, куда нам уже надо?

Андрей Поляков: Да, это раствор.

Петр Гарбузов: Принимается так же, как микстура, но за счет его избирательного накопления в клетке эти уникальные свойства используются для того, чтобы и диагностировать, и лечить.

Андрей Поляков: Это уникальная возможность помочь пациенту. И не то, что даже поддерживать, а облегчить, даже при метастатическом распространенном процессе.

Екатерина Крюкова: Это послеоперационная мера против метастатического процесса? А где можно получить такую микстурку, и насколько распространено лечение радиоактивным йодом?

Петр Гарбузов: Я уже упомянул о том, что это история уже несколько десятилетий.

Екатерина Крюкова: Много таких специалистов в этой области?

Андрей Поляков: Нет, не много.

Петр Гарбузов: Если брать в мировых масштабах, то любая клиника, занимающаяся проблемой рака щитовидной железы, имеет возможность сразу же ориентировать пациентов при наличии показаний. В нашей стране эта технология очень долго была в недостаточном развитии, и связано это было как с Чернобылем, так и с другими проблемами. Боязнь радиоактивности приводила к тому, что это было малодоступно. Сейчас восстанавливается сознание того, что эта технология востребована, она эффективна, безопасна, и по стоимости это выход в ситуации, когда имеются серьезные проблемы у пациента и которые могут ограничить его жизнь.

Планируется, что это будет в каждом федеральном округе. В Москве сейчас не менее трех центров, работающих в этом плане, в Обнинске изначально, который сохранился, и другие регионы – Казань, Челябинск, Тюмень, Красноярск, Архангельск, вот те места, где уже сейчас эти технологии работают.

Андрей Поляков: В принципе, любой гражданин нашей страны – Российской Федерации и других стран может обратиться в наш центр, в радиологический центр, филиалом которого является медицинский радиологический центр в городе Обнинск, где можно получить квалифицированное хирургическое лечение и любые варианты терапии радиоактивным йодом.

Екатерина Крюкова: Кому будет не показана такая терапия и какие побочные эффекты существуют?

Петр Гарбузов: Не показана эта терапия при наличии щитовидной железы. Наличие остатков щитовидной железы приводит к тому, что этот йод будет накапливаться именно в остатках.

Противопоказанием могут быть тяжелые сопутствующие заболевания. Это лечение возможно при правильной подготовке, нужно дождаться 3-4 недели после удаления всей железы или отмены тироксина, и только в этом случае создать условия дефицита йода в организме, исключив йодосодержащие продукты и лекарства. Мы имеем возможность эффективно работать с этим препаратом.

Екатерина Крюкова: А побочные?

Петр Гарбузов: Побочные эффекты при однократном приеме практически не критичны для пациентов. И все побочные эффекты возникают у пациентов, у которых накапливается высокая активность. Могут страдать слюнные железы, слезные железы. Сейчас думают о том, насколько это потенциально опасно для следующего поколения, влияет ли это на развитие вторых опухолей. Эта ситуация изучается на большом статистическом материале очень подробно. Есть выводы о том, что однократное применение йода вполне безопасно и сопоставимо с однократным исследованием той же компьютерной томографии отдельных частей тела или экскреторной урографии. Большие накапливающиеся дозы не представляют собой опасность, но это ситуация, которая бывает при многократных использованиях этого радиоактивного йода.

Екатерина Крюкова: При четком введении пациенту после тиреоидэктомии процедура проходит предсказуемо и благополучно?

Петр Гарбузов: Да, это легко переносится и последствия минимальны. При однократном исследовании воспаление слюнной железы – максимум того, что беспокоит пациента. Если есть большие остатки, то воспаление происходит в том месте, где он накопился.

Екатерина Крюкова: Это была программа «Правда об онкологии», Андрей Поляков, Петр Гарбузов, я – Екатерина Крюкова. Спасибо, до свидания.