Дислексия
Педиатрия
А. Лобанихин:
Добрый вечер, дорогие друзья, в эфире канал «Медиадоктор» и программа «Здоровое детство». В студии ее ведущий Александр Лобанихин и моя соведущая Мария Рулик. Сегодняшнего гостя мне особенно приятно представить. Это Лора Закон, методист международной ассоциации Дейвиса, руководитель центра коррекции дислексии «DARON» в Москве и филиала в Украине при Киевском коррекционном центре «ПРИМАВЕРА», специалист, диагност по работе с детьми и взрослыми с проявлениями дислексии. СДВ – это синдром двигательного возбуждения?
Л. Закон:
Да
А. Лобанихин:
И других сопутствующих проблем с обучением. Автор статей в профессиональных журналах. Здравствуйте, Лора.
Л. Закон:
Здравствуйте.
А. Лобанихин:
Перейдем к делу. К сожалению, на данный момент не все родители, педагоги, детские врачи знакомы с термином «дислексия». Давайте расскажем, что же это такое.
Л. Закон:
За те годы, что существует центр «DARON», а нам скоро уже 15 лет, я могу сказать, что сегодня у меня более оптимистичное настроение, нежели это было 15 лет назад. Потому что все-таки теперь немного знают, появилось больше специалистов, больше осведомлены, немножечко просочилось в прессу, где-то частично с моим влиянием, без моего участия и так далее. В общем, сложная ситуация складывается в том, что действительно информационное поле ограничено, поэтому я безумно благодарна за то, что Вы пригласили меня и предоставили этот микрофон.
Дислексия, если брать словарное или энциклопедическое значение слова, означает некую особенность восприятия ребенком, когда он начинает только обучаться чтению, в самом начале. Некоторые знают, что под понятием дислексии перманентно может находиться и понятие дисграфии. С точки зрения метода, которым занимаюсь я, это некий «зонтик», который под собой подразумевает большое количество учебных проблем. Это могут быть не только проблемы с чтением и письмом, но это могут быть проблемы и с концентрацией внимания, восприятием математических знаков и самой математики (так называемая дискалькулия). Но при этом необходимо сказать, что речь идет об абсолютно в интеллектуальном плане сохранных детях. То есть мы не говорим о явлении дислексии, как о болезни, это неврологическая особенность, но нет таблетки от дислексии, и поэтому на данном этапе это особенность восприятия. Дети эти обучаемые, но требуют определенного участия специалистов.
Мы не говорим о явлении дислексии, как о болезни, это неврологическая особенность, но нет таблетки от дислексии, и поэтому на данном этапе это особенность восприятия.
М. Рулик:
Это врожденное заболевание или аномалия?
Л. Закон:
Да, это врожденная небольшая аномалия.
М. Рулик:
Я просто, когда готовилась к эфиру, прочитала, что есть дислексия (врожденная) и есть алексия (приобретенная). А те же самые проблемы возникают у людей?
Л. Закон:
Будем говорить так: для меня, как для специалиста, это проблемы в более тяжелой или в более легкой форме. Алексия – это полное невосприятие знаковой системы, а дислексия – это все-таки особенность, то есть эти дети и обучаемы, и корректируемы.
М. Рулик:
Если это врожденная аномалия, то тогда можно на каких-то очень ранних этапах заподозрить у ребенка симптомы, то есть до того, как Вы встретитесь с текстом и начнете понимать, что ребенку сложно дается обучение?
Л. Закон:
Мне, как специалисту, да.
М. Рулик:
Наши слушатели – чаще всего это родители деток. А родители сами по себе очень тревожные и очень ответственные. Поэтому все, конечно же, сразу подумали: «Ой, а мой ребенок?» и посмотрели на своих младенчиков, может быть, даже показали им книжку, чтобы проверить, могут ли они читать, понимают ли буковки. Что Вы можете посоветовать, на что просто обратить внимание, чтобы после этого прийти к специалисту и проконсультироваться, чтобы помочь в раннем возрасте.
Л. Закон:
Я бы не хотела вызывать излишнее беспокойство у мам. Я сторонник счастливого детства с меньшим количеством специалистов, если они не нужны реально. Безусловно, могут быть факторы, которые мама может заметить на более раннем этапе, до школы, до момента соприкосновения с книгой. К примеру, если ребенок ничего не доводит до конца, занимается очень избранными играми. Мне очень часто рассказывают: «Он очень любит собирать LEGO». – «И что? Что кроме LEGO?» – «Книжку даже страницу не дает дочитать до конца, он даже слушать до конца эту страницу не может». Но ведь в раннем возрасте читают сказки родители. Если я и могу что-то молодым мамам, у которых совсем маленькие детки, посоветовать, так это обратить внимание на то, как их дети слушают книжки. На самом деле, первые признаки невосприятия, даже аутические, возможны на таком этапе, когда есть синдром дефицита внимания, а он очень часто сопровождает дислексию, то первое, что заметно, это то, что ребенку трудно доводить что-либо до конца. Ребенок не очень стремится к каким-то играм, в которых есть передача роли, и он должен потерпеть до своей роли, а также когда игра имеет некий монотонный характер, когда она требует соблюдения определенного порядка действий, что-то нужно за чем-то сделать.
М. Рулик:
Допустим, те же настольные игры, когда нужно выждать.
Л. Закон:
Да, могут быть те же настольные игры. Невозможность выждать очередь – это должна быть очень острая форма дефицита внимания с гиперактивностью, в более сглаженных формах это не будет заметно. А вот умение слушать сказки, ведь деток в детском саду очень рано начинают просить выучить стихи, когда они еще не умеют читать. Мамы иногда не обращают внимания на то, что их ребенок никогда не участвует в утреннике, потому что не может даже выучить четверостишье. Вот это уже тревожный симптом, и говоря о дислексии, нужно говорить о моменте подготовки к школе. Я не хотела бы вызывать ненужного раннего беспокойства. Хотя общее наблюдение за ребенком и его подвижностью, безусловно, должно иметь место.
М. Рулик:
У нас, насколько я знаю, все-таки больше связывают дислексию в начале с проблемами с речью у ребенка. Чаще всего, те же мамы друг другу охотно раздают диагнозы, в том числе и дислексию. Если ребенок плохо говорит, то считают, что он и плохо будет писать, плохо учиться в школе, плохо читать. Если поздно начал говорить и плохо говорит, то сразу: «Ах, ну вы из логопедической группы». Это то, что между собой передают сами родители. Развейте, пожалуйста, этот миф, если это действительно миф.
Л. Закон:
Будем говорить так: это не совсем миф, большая доля правды есть в этом. Если у ребенка задержка речевого развития, то она окажет свое влияние на восприятие письменной и печатной речи. Безусловно, это так, так как у ребенка уже, так или иначе, ограниченный словарный запас изначально, он же заговорил на несколько лет позже, не заговорил в рамках нормы, он не заговорил к году, не сказал к году первых десять слов, а к двум годам не заговорил фразами. Мы не можем предполагать, что каким-то чудесным образом он сейчас, галопом по Европам, догонит к 6 годам тот речевой уровень, который требуется. Мы не должны забывать о том, что если ребенок плохо разговаривает, вместо того, чтобы подтягивать вверх, мама из любви начинает приспосабливаться к речи ребенка и начинает говорить очень простым языком, хотя это тоже не очень правильное решение. И даже в этот момент она не идет к специалисту для того, чтобы посоветоваться, как нужно разговаривать с ребенком и в какие игры с ним играть, а как раз ему нужно именно очень большое количество речевых игр. Поэтому доля правды в этом есть.
Мои пациенты и дети, и взрослые, Дейвис не имеет возрастных ограничений в плане коррекции, и моему самому старшему «клиенту» было 63 года, это был человек, который ко мне обратился за тем, чтобы я его научила читать. Поэтому я могу сказать, что из той внутренней статистики, которую имею я, это еще совсем не факт. У меня много детей, которые очень рано заговорили, притом очень красиво, как положено, предложениями, и все было замечательно, про них говорили, что это гениальные дети. А вот когда началась подготовка к школе и нужно было запоминать первые кубики с буковками и так далее, мама забеспокоилась, потому что она видит, что в группе уже большинство детей все выучили, а ее ребенок – нет. Разговаривая с ребенком и видя, как у него развита речь, говорили: «Мама, успокойтесь!» Но мама, на самом деле, беспокоилась совершенно верно.
Потом они приходят ко мне и говорят, что мама беспокоилась, ровняясь на свой опыт, когда, допустим, у мамы есть еще один ребенок. Среда вся осталась та же самая, но был первый ребенок, который заговорил вовремя, который пошел в школу и выучил стихи как положено, после двух перечитываний, и вдруг есть второй ребенок, который идет не тем темпом. Поэтому нет, это не факт и не догма, частично это искаженная информация, это не само собой разумеющийся фактор и не признак дислексии. Это просто могут быть речевые проблемы.
Если у ребенка задержка речевого развития, то она окажет свое влияние на восприятие письменной и печатной речи.
М. Рулик:
У них просто свой путь развития.
Л. Закон:
У них свой путь развития, и это не логопедическая проблема. Дислексия не имеет отношения к логопедическим проблемам. В том числе и мои собственные дети, у которых была прекрасная речь, которая вовремя развивалась в классическом варианте, но это не помешало быть им дислексиками.
М. Рулик:
Тогда можно задать вопрос, а есть ли генетическая предрасположенность
Л. Закон:
Я считаю, что есть. Но поскольку я человек, который имеет академическое образование, я привыкла доверять науке. Когда будет реальная, построенная на нужном количестве и нужном промежутке времени статистика, которая будет подтверждать эту гипотезу, я буду первая, кто проголосует «за». Моя внутренняя статистика говорит о том, что генетическую составляющую скидывать со счетов нельзя. Те истории болезни, которые собираю я, а их уже много, говорят о том, что родители вспоминают: «Да, у нас не было, а над бабушкой все смеялись и говорили, что она безграмотная». Но при этом бабушка жила в те времена, когда не всем в России была дозволена грамота, оказывается, что все остальные члены семьи у нее, даже старшие братья, получили, а бабушка не получила образование, потому что у нее реально была дислексия, а теперь пришел ко мне ее внук или даже правнук.
А потом я вижу семьи, например, первый ребенок, второй ребенок и третий ребенок. Поэтому точно нельзя скидывать генетическую составляющую. Нужно понимать, почему нет однозначного ответа. Дислексия, как научное явление, как определение было впервые описано, даже еще не получив своего теперешнего названия, а было названо «нарушением перекрестной альтерации мозга» 100 лет назад. Свое определение дислексия получила 50 с лишним лет назад.
М. Рулик:
Не стоит также забывать, что возможность получения образования (писать и читать) тоже не так давно стала всем доступна.
Л. Закон:
Совершенно верно. И сама доступность всеобщего образования тоже не имеет того промежутка времени, когда мы может говорить, что это уже наследственное. Да, но факт остается фактом.
А. Лобанихин:
Лора, я знаю, что у Вас есть пример на тему, которой бы мне очень хотелось коснуться. Имеет ли диагноз дислексии какое-то отношение к когнитивным способностям ребенка, у которого она есть?
Л. Закон:
Многие путают, ведь у дислексии есть очень много вариантов, когда она является сопутствующим диагнозом, и тогда происходит ошибка. Дислексия в классическом варианте не имеет никаких выраженных когнитивных проблем, так говорит Дейвис, который в своем бестселлере пишет, что у этих детей IQ, как правило, выше нормы даже среднестатистического ребенка или взрослого.
Другой вопрос в том, что академически он не может проявить себя по понятным нам причинам, потому что академическая школа имеет временные рамки, а это всегда дезориентирующий фактор, то есть контрольную надо успеть написать в определенное количество минут, и это всегда стрессовая ситуация. Когда у ребенка замедленное восприятие знаковой системы, он не может уложиться в рамки контрольной работы, которые одни для всех. Он мог бы показать этот результат, если бы ему дали дополнительное время. Он мог бы показать похожий на всех в классе результат, если бы была более тихая и спокойная обстановка, не было бы мешающих факторов. А такого ребенка, поскольку он шумный и подвижный, еще вдобавок ко всему сажают на последнюю парту. То есть вопреки всем необходимым условиям делается все с точностью до наоборот: ему нужно сконцентрироваться, а перед ним еще шесть рядов вертящихся голов, барьер из падающих книг, ручек, дополнительных шумов и так далее. Сам факт того, что метод Дейвиса предполагает собой компактный курс (5 дней, 30 часов), и после этого у ребенка кардинально меняется почерк, и качество чтения говорит о том, что это можно сделать своевременно, и ребенок покажет свои реальные способности.
Дислексия в классическом варианте не имеет никаких выраженных когнитивных проблем, так говорит Дейвис, который в своем бестселлере пишет, что у этих детей IQ, как правило, выше нормы даже среднестатистического ребенка или взрослого.
А. Лобанихин:
Вы называете дислексию даром. Почему?
Л. Закон:
Потому что представьте себе ситуацию, с которой я сталкиваюсь каждодневно. Приходят ко мне подопечные всех возрастов. Ну ладно, скажете Вы, и первый класс еще не закончил, какой уж там дар. Вчера и сегодня у меня были на приеме дети из шестого, седьмого и восьмого класса. Они дошли до 6-8 класса обычной школы, фактически не умея читать и писать, только за счет своего интеллекта.
М. Рулик:
Памяти.
Л. Закон:
Памяти, аудического восприятия информации на слух. Если это не дар, то что? Пресса и реклама пытаются для дислексии сегодня завоевать дешевый авторитет, показывая самых знаменитых дислексиков, типа Андерсена, Тома Круза и еще каких-то известных людей, но, в конечном счете, это ведь совершенно верно. Том Круз был вытряхнут из пяти или шести школ, как самый нерадивый, но, нравится он нам или нет, субъективно кто-то любит его, как артиста, кто-то нет, но он талантливый артист. Если это не дар, то что ему помогло стать таким талантливым артистом? Что могло стать тем фактором, который заставил Ганса Христиана Андерсена писать такие гениальные сказки?
М. Рулик:
Он был крайне несчастным человеком, скорее, это антиреклама.
Л. Закон:
Несчастных людей много и среди тех, у кого никогда не было дислексии.
М. Рулик:
Возможно, он был крайне несчастным человеком из-за дислексии в результате того, что тогда не понимали, что с человеком происходит.
Л. Закон:
Да, я согласная, совершенно верно.
М. Рулик:
Он свои школьные годы описывает, как самое страшное, что происходило в его жизни.
Л. Закон:
Вот тут я с Вами абсолютно согласна. Это даже не оспаривается. Что будет с этими детьми, если не будет никакой помощи? Да, они могут стать или даром, или несчастными людьми. Это необязательно полярные полюса, может быть и посредине, но меня часто спрашивают: «Что-то мы не видим? Вы это серьезно? Что, есть не читающие и не пишущие взрослые?» А дело в том, что в повседневной жизни мы таких людей просто не замечаем, потому что все, кто научился читать и писать, на плаву, а те, кто не научился, просто незаметные для нас люди, которые не состоялись, которые не участвуют активно в нашей жизни, и поэтому мы их не видим.
М. Рулик:
Мы так много говорили о признаках, которые могут быть в раннем возрасте, с которыми уже к Вам конкретно обращаются родители, а каким образом происходит диагностика? По каким признакам можно стопроцентно сказать, что у этого ребенка дислексия, а вот этому ребенку нужно просто чуть больше времени, нужны занятия с каким-то специалистом, но это не диагноз? Как это происходит?
Л. Закон:
Мой выбор – метод Дейвиса. Будем говорить так: как метод, как систему я больше не нашла, а искала я это для своего ребенка. Именно поэтому пал выбор, так как мне было однозначно понятно, что мне хочется рамок, мне хочется, чтобы кто-то однозначно сказал, как говорит Дейвис. 30 часов за 5 дней – это первый курс, понадобится какая-то другая форма (если будет дискалькулия, к примеру), то возьмем Вас еще на 30 дней. Меня совершенно не устраивает система, которая говорит: «Я буду к Вам ходить годами, мы будем с Вами заниматься», а потом: «Вы извините, у Вас очень сложный случай, поэтому мы помочь не можем». Это меня точно не устраивало, когда я искала метод для своего ребенка.
Поэтому, когда мною в интернете 17 лет назад был найден метод Дейвиса, я решила, что обмануть меня будет сложно. За 5 дней даже убежать специалист не сумеет, я поймаю его и спрошу, почему ничего не произошло. Но это в порядке юмора, а если серьезно, то метод Дейвиса был мною и как мамой, и как специалистом выбран потому, что мне было понятно, что симптоматическая диагностика (а не психодидактическая, которая известна сегодня в академических кругах, в том числе и в Израиле) не дает абсолютной картины, то есть недостаточно симптомов. Когда я спрашиваю своих коллег, российских специалистов (а я с ними работаю в тесном сотрудничестве и считаю, что это необходимый фактор), они мне сказали, что имеют в своем арсенале от 5 до 10 симптомов. Я считаю, что 5-10 симптомами можно ошибиться, этого слишком мало. А если у ребенка больше, чем 5, то значит промахнулись. 5 – это очень мало для дислексии, потому что вариантов проявлений тех самых симптомов, о которых Вы меня сейчас спросили, гораздо больше. Так вот, у Дейвиса их 37! Вот тут уже ошибиться трудно.
М. Рулик:
И не зацепиться.
Л. Закон:
… и не зацепиться – это очень тяжело. Когда из 37 10-15 симптомов, тогда совершенно точно понятно, какая это степень.
М. Рулик:
А есть градация?
Л. Закон:
У нас нет понятия «первая, вторая, третья степень». Такого нет ни у кого, и нигде в мире так не градируют. Но мы, как специалисты, для себя знаем, что если у ребенка «под зонтиком» дислексии есть еще и дисграфия, и дискалькулия, и синдром дефицита внимания в полном расцвете сил, то, конечно, этот случай более тяжелый. А если у ребенка только дисграфия и дислексия, а математика – его сильная сторона, то это более легкая форма. У меня такие очень часто бывают дети, у кого есть один из талантов, что в математике он бог. К примеру, бывает так, что у ребенка прекрасный аудический талант (это компенсаторный фактор, естественно). Почему многие говорят, что дислексики – творческие люди, визуально они могут прекрасно воспроизвести какие-то вещи, художники, дизайнеры, актеры? Потому что природа просто не терпит пустоты. Если интеллект сохранный, то она обязательно как-то это компенсирует. Значит, у него прекрасный слух или еще что-то. Если бы классическая школа опиралась на эти сильные стороны, то было бы все в порядке.
Почему многие говорят, что дислексики – творческие люди, визуально они могут прекрасно воспроизвести какие-то вещи? Потому что природа просто не терпит пустоты. Если интеллект сохранный, то она обязательно как-то это компенсирует.
М. Рулик:
С другой стороны, все равно этому ребенку нужно помочь научиться читать, потому что он не может жить без определенных навыков.
Л. Закон:
Да, безусловно.
М. Рулик:
Вот приходит мама к Вам с ребеночком с такой симптоматикой. Хорошо, когда речь идет о детях 12 лет, где Вы уже точно понимаете, что это проблемы, а когда речь идет о 7-летнем ребенке, который только пошел в школу, и начались небольшие проблемы, что Вы предлагаете? Пройти какое-то тестирование ребенку? Или Вы разговариваете с мамой и на фоне этого решаете?
Л. Закон:
Нет, разговор или диагностическое собеседование ведется одновременно, мама присутствует всегда в том же кабинете, более того, мама делает опрос самостоятельно. В этот момент я всегда беседую с ребенком, независимо от возраста. Поскольку, как я уже сказала, симптомов с точки зрения метода Дейвиса 37 штук, то задевают они практически все сферы когнитивной деятельности человека.
Когда мы проводим симптоматическое собеседование, нам важно понять, есть ли конкретные наши симптомы, есть ли что-то, что может влиять на обучаемость ребенка. Обучаемость ребенка заключается не только в том, умеет ли он конкретно только читать или только писать. Речь идет о других вещах: об оперативной памяти, умении апеллировать причинно-следственными понятиями, речь также идет и об овладении часами, календарем, о координации и физическом развитии ребенка. Если у ребенка есть один из углов дислексии, так называемая диспраксия, то есть неумение правильно координировать себя…
М. Рулик:
Неуклюжие дети?
Л. Закон:
Неуклюжие дети – это тоже симптом. А если он находится в том большом аспекте наших симптоматических вопросов, то к концу нашей диагностики сомнений не остается ни у мамы, ни у меня.
М. Рулик:
По сути, если родители занимались с ребенком до того, как пойти в школу, то они у педиатра проходили «техосмотр» перед школой, прошли и других всех специалистов, и, по сути, на такие вещи должен был обратить внимание невролог, если это координация, да?
Л. Закон:
Если только это острая форма.
М. Рулик:
Логопед?
А. Лобанихин:
Если это очень вычурно…
Л. Закон:
Да, если это очень вычурно, то он, конечно, замечает.
М. Рулик:
А так, в принципе, невозможно?
Л. Закон:
С точки зрения Дейвиса, расцвет дислексии приходится на 10-11 лет.
М. Рулик:
Чуть позже?
Л. Закон:
Чуть позже, когда уже точно и однозначно понятно. Третий класс закончен, начальная школа подходит к концу, а ребенок до сих пор не освоил корректное чтение. Я не говорю сейчас о каких-то крайних, тяжелых формах, многие считают, что дислексия – это такая крайняя форма.
Ко мне часто приходят родители, и уже во время диагностического собеседования, когда я спрашиваю при них у ребенка, знает ли он алфавит, он честно при маме говорит: «Нет». У мамы начинают ползти вверх брови. Она говорит: «Ну и что? Он же читает». Есть понятие «знает», а есть понятие «узнает». Я же не спросила: «Узнаешь ли ты буквы?» А узнает уже он все буквы и давно. Но если я прошу его воспроизвести без подсказки (перед ним нет открытой книжки или алфавитной ленты), как пишется буква «ш» или «щ» по ходу алфавита, он не может этого сделать. У него алфавит состоит из 20 букв.
М. Рулик:
Картинок.
Л. Закон:
Нет образа этой буквы, он просто не зафиксировался. Он его каждый раз вспоминает, как только видит. Именно поэтому и замедляется его чтение и письмо. Но родитель этого расшифровать не может. Поэтому обвинять педиатров точно нельзя.
М. Рулик:
Я не обвиняю, я хочу для родителей какую-то помощь. Если тот же педиатр, или логопед, или невролог говорит какие-то вещи, то не надо на это махать рукой, а может быть, стоит обратить на это чуть больше внимания и проконтролировать этот вопрос. Вот, к сожалению, у нас, у родителей, есть такое «не вижу беды – нет беды», чем дольше не вижу, тем дольше живу в неведении. А потом ребенок к Вам приходит в 10-12 лет или в 6-7 классе и говорит, что у него уже, помимо проблем с чтением, есть проблемы с собственной самооценкой, проблемы с общением со сверстниками, проблемы с друзьями, вся жизнь – одна проблема. Очень жаль же таких деток.
Л. Закон:
Очень.
М. Рулик:
Я хочу помочь родителям увидеть, что это не «ужас-ужас» и все, это потерянный ребенок, надо срочного нового заводить.
Л. Закон:
Я считаю, что первое, что нужно – быть бдительным. Во-первых, нужно убрать из своего лексикона понятие «лень». На каждом диагностическом собеседовании я слышу от родителей похожие фразы «может, у него и есть дислексия, но все-таки он очень ленивый», «учительница жалуется на его лень, она говорит, что мальчик хороший и способный, но очень ленивый». Я прошу привести мне хотя бы один аргумент, почему ему выгодно лениться, пусть будет хотя бы один фактор, но такой, чтобы он был для меня убедителен. Я спрашиваю родителей: «Вы его за это награждаете? Вот он такой ленивый, не сделал уроки, получил двойку, пришел домой с двойкой за домашнее задание или за контрольную работу, и он получает грамоту за это в школе?» «Нет». «Учительница его похвалила при всем классе, и у него поднялся авторитет?» «Нет». «Его за это больше уважают товарищи в классе?» «Тоже нет!» «Может быть, когда он приходит домой с тетрадкой с двойками, Вы говорите: «Молодец, сынок! Сегодня идем в парк или в кино!» «Тоже нет!» А тогда какой же смысл? Вы мне рассказываете, что уроки он делает часов по 5-6, и Вы при этом у него над головой сидите, в классе его не уважают, над ним весь класс смеется, учительница чуть ли не при всем классе позорит. Так какой же смысл-то? Нет никаких аргументов в пользу лени, и он по-прежнему продолжает лениться? Наверное, первый аргумент, что он не ленится. Я не верю в ленивых детей.
М. Рулик:
Мотивация у детей?
Л. Закон:
А мотивация упала почему?
М. Рулик:
Потому что не получается.
Л. Закон:
Потому что было сложно. Совершенно верно.
М. Рулик:
Я с Вами полностью согласна, что нет детей ленивых, и что ребенок рожден исключительно для того, чтобы его все любили, и это цель его жизни. Как только он отходит от мамы с папой, идет в общество и постоянно доказывает всем, что «я хороший».
Л. Закон:
«Я – лучший!»
Нет детей ленивых, ребенок рожден исключительно для того, чтобы его все любили, и это цель его жизни.
М. Рулик:
Да, что я достоин того, чтобы со мной дружили, чтобы со мной играли, меня любили и так далее. Но я вижу из того, что сейчас происходит с детками, что мотивация падает не только из-за того, что было тяжело, а и из-за того, что у них есть какие-то другие интересы и приоритеты. То есть не учиться, читать и что-то делать, а какие-то игры, планшет, телефон…
Л. Закон:
Я не снимаю со счетов фактор педагогической запущенности, когда родители не обращают на это внимания, но это же не моя тема. Я сейчас говорю о родителях, которые беспокоятся. Мы сейчас говорим о родителях, которые реально бегают от специалиста к специалисту, пытаясь найти правду. Это родители, которые бесконечно ходят, я для них – уже десятая инстанция, а даже не первая. Ко мне приходят родители, которые прошли неврологов, логопедов, репетиторов. Печальное в этой истории то, что из тех специалистов, которых они прошли, никто не заронил зерно сомнения в том, что это все-таки не их проблема, и проблема имеет место быть, и нужно обратиться к специалисту какого-то другого уровня.
М. Рулик:
Они лечили от чего-то другого?
Л. Закон:
Они лечили от чего-то другого и даже применяли для этого медикаментозные средства. Вот это печально.
М. Рулик:
Не имея никаких сопутствующих заболеваний?
Л. Закон:
Иногда не имея, а иногда – имея. Я огульно не могу сказать, что это было так всегда в 100% случаев. Но те медикаменты, которые были назначены, с точки зрения проблем ребенка, не могли ему помочь. Потому что если ребенок не умеет читать и писать, и Вы ему даете успокоительное средство, то он не зачитает и не запишет от этого. Это не лекарство от письма и чтения.
Если ребенок не умеет читать и писать, и Вы ему даете успокоительное средство, то он не зачитает и не запишет от этого.
М. Рулик:
Да, мы как раз в самом начале сказали, что таблетки от этого нет.
Л. Закон:
Да, таблетки нет от этого, поэтому это грустно.
М. Рулик:
Хорошо, нет таблетки, а что есть тогда? В чем заключается этот метод?
Л. Закон:
Если говорить о методе Дейвиса, то я, безусловно, в него активно влюблена. Я не просто так ему 15 лет посвятила, для этого у меня есть веские основания, потому что моих детей он спас, и пришла я к нему, что называется, через кровь и плоть. 15 лет моей деятельности говорят сами за себя. Тысячи спасенных деток, и не только деток, но и абсолютно взрослых людей, которым грозило увольнение с работы. Был у меня банковский работник, цифровой гений, которому, тем не менее, было предложено уволиться, если он не научится нормально писать доклады.
М. Рулик:
А как он дослужился до этого момента, не умея нормально писать?
Л. Закон:
Он не дослужился. Дело в том, что есть такое понятие ментальных проблем, в частности, в Израиле, наверное, не могла бы случиться такая ситуация. У его родителей просто были хорошие связи. Но он действительно гений. Он гений в математике, его не взяли просто за то, что у него такие родители. Он заслуживал быть там, но, к сожалению, даже при связях родителей он не мог удержаться, потому что его работа требовала письменных отчетов. И вот там он чуть не провалился, его просто вызвали к столу и сообщили, что он должен решить эту проблему, но терпеть они готовы не более полугода, потому что его отчеты не понимает никто, кроме цифр (цифры все верны). Поэтому метод Дейвиса хорош по всем параметрам. В деталях о том, что такое метод Дейвиса, рассказать невозможно, это подобно тому, как рассказать сейчас, на минуточку, краткий курс хирургии.
М. Рулик:
Хотя бы общий принцип.
Л. Закон:
В общем принципе он работает на самом главном уровне. Он разбирает проблему дислексии, как проблему высшей степени дезориентации, то есть он относится к этой неврологической проблеме с практической точки зрения. Он говорит так: «Родить обратно ребенка с дислексией мы не можем, он хороший», и в моем понятии он действительно с даром. Давайте просто этот дар переведем в полезное русло.
Дейвис говорит о том, что помехой является то, что выбивает его из состояния концентрации внимания любой неосвоенный значок, любая знаковая система (неважно, что это – иностранный язык, родной язык или математическая система). Только тогда, когда он попадает на точную диагностику, можно сказать, какой именно комплектации его проблемы, но и до этого понятно, что что-то выводит его из состояния концентрации.
Я уже Александру говорила, что интеллект сохранный, на моей практике мне никогда не приходилось менять форму речи, то есть я никогда не переходила на более простой язык. Он все понимает, так же, как мы сейчас беседуем, я могу и с ним вот так побеседовать. Видит этот ребенок общие вещи так же, как и мы с Вами. К примеру, ему не нужно объяснять, что такое стол, и даже если стол изменит свою форму, если у бабушки в квартире стол квадратный, а у мамы – круглый, а в каком-то офисе – овальный, он его все равно со стулом не перепутает и не сядет на него, как в «Кошкином доме» («вот это стул, на нем сидят, вот это стол, за ним едят»). Объяснять ему этого не надо. Все, что он видел, и все эмоции, которые в своей жизни ребенок с дислексией пережил, для него понятны. Если он когда-то бегал или когда был маленький, мама ему объясняла: «Сядем на стульчик, покушаем кашку», то он знает, что такое побегать и что такое кушать кашку. Если я его попрошу попрыгать, то он даже на маленьком кусочке моего кабинета изобразит прыжки или даже бег. Но он не видит слов без образов, а наш язык состоит примерно из половины слов, у которых есть образы, и половины слов, у которых образов нет. Меня никто не убедит, и Вы в том числе, что Вы видите «вправо», вот «право», оно какое?
М. Рулик:
Вы только что показали, оно такое.
Л. Закон:
Оно такое, но Вы его не видите.
М. Рулик:
Нет
Л. Закон:
А если я сейчас вот этой рукой, то «право» уже там?
М. Рулик:
Нет, это уже «лево».
Л. Закон:
Вот видите. А я по-прежнему той же рукой. То есть «право» нет, и «лево» тоже нет. Это мы с вами, люди, договорились, а в царской России это были сено и солома.
Ребенок с дислексией гораздо более интеллектуальный, он просто не может поверить, что большая печатная буква «А» и маленькая печатная буква «а», и большая письменная буква «А» и маленькая письменная буква «а» – это одна и та же буква.
М. Рулик:
Да-да, шагали.
Л. Закон:
Шагали под «сено-солома». Так вот, нужно понимать, что ребенок с дислексией гораздо более интеллектуальный, он просто не может поверить, что большая печатная буква «А» и маленькая печатная буква «а», и большая письменная буква «А» и маленькая письменная буква «а» – это одна и та же буква. Мы, люди, у которых никогда не было дислексии, изучали один алфавит, а он – четыре. Мы – 33 буквы, а он – 123, потому что «ь», «ъ» и «ы» больших не бывает. Так он изначально в 3 раза больше нас работал. Он просто не успевает, школа-то в 3 раза не замедлилась. В первой четверти закончился алфавит, а он не успел – он же 4 алфавита учил, ему же не предоставили времени в 3 раза больше. А визуализации не было никакой, просто нужно было на слово поверить Марье Ивановне. И еще, было бы 4 буквы, он все равно их освоил, но их 123. А у многих в первом или во втором классе еще и английский начался. Это буква «а» русская или буква «а» английская? Это буква «в» русская или буква «b» английская? Поэтому Дейвис взял и перестроил эту систему. Он сказал, что так, как учат всех, учить ребенка с дислексией нельзя. Он прекрасно знает все видимые вещи, ему нужно восполнить проблемы с невидимыми словами и образами, то есть научить его стать самообучаемым. Только этим мы и занимаемся, мы даем ему нужные ментальные инструменты, объясняем, как взрослому человеку, что видеть он может, как и мы, абсолютно все, только мы не должны замечать, что он что-то для этого предпринимает. Мы ему объясняем, как это, и все. Потом только некая, так сказать, автоматизация, чтобы ненужные элементы обучения, которые он получил в школе, ушли на второй план, а он мог пользоваться своими вновь приобретенными ментальными инструментами.
А. Лобанихин:
К сожалению, наше время подошло к концу, и мы успели не все. Ну, как раз есть повод для новых встреч. Спасибо большое, Лора, я напоминаю, что сегодня у нас в гостях была Лора Закон, руководитель Центра «DARON». Поговорили мы о такой теме, как дислексия, я думаю, что у нас уже обозначены темы для новых встреч, а на сегодня мы заканчиваем. Спасибо большое, всего доброго!
Л. Закон:
Благодарю вас!
