Донорство

 

 

Екатерина Крюкова:

Здравствуйте, друзья, это телеканал Медиадоктор, программа «Детская онкология с доктором Долгополовым». Игорь Станиславович в студии, доктор медицинских наук. Мы говорим о донорстве. Игорь Станиславович, хочу Вас спросить, как Вы, заведующий отделением трансплантации костного мозга НИИ детской онкологии, гематологии, непосредственно с этим связаны, как Вы вовлечены в донорство, что об этом можете рассказать? 

Игорь Долгополов:

Добрый вечер. Во-первых, я почетный донор этой страны, то есть много лет я сдавал свою кровь и сдал ее около 100 л, то есть изрядное количество, когда было нужно детям. Так что это первое, как я связан с этим. Это будучи еще молодым доктором, потом старшим научным сотрудником, потом ведущим научным сотрудником, это с 90-х годов в течение нескольких лет. Тогда была проблема огромная с кровью, отменялись операции. И мы сдавали сами, у нас практически все врачи того времени почетные доноры, потому что все сдавали, вопреки всем законам и правилам, сдавали чаще, чем нужно, потому что деться было некуда.

Во-вторых, связан по работе, поскольку кровь и ее компоненты активно используются при лечении больных. Во время операции есть кровопотери, во время химиотерапии падают лейкоциты, тромбоциты, гемоглобин. То есть костный мозг перестает работать, мы вынуждены переливать компоненты крови. Третий момент, которым мы связаны, это то, когда мы на фоне химиотерапии трансплантируем костный мозг и стволовые клетки крови, периферические. То есть это тоже донорство, только донорство другое, это донорство органов и тканей.

Екатерина Крюкова:

А как к Вам попадает материал?

Игорь Долгополов:

Мы сами его и собираем. 

Екатерина Крюкова:

И есть центр крови при онкоцентре?

Игорь Долгополов:

Все, что можно получить из крови, извлекая ее из вены. Тромбоциты, плазма, есть отделение переливания крови, которое занимается заготовкой этой крови из доноров, желательного штатных. Согласно 125 федеральному закону о донорстве, это жесткая регламентированная система. Что касается костного мозга, клеток этого костного мозга из разных источников, то мы собираем его сами. Так получилось, что все центры, не только мы, кто занимается трансплантацией, собирают сами его собирают и сами же его трансплантируют. 

Екатерина Крюкова:

Как Вы собираете костный мозг?

Игорь Долгополов:

Да очень просто. Все Вы считаете почему-то, что костный мозг – это нечто такое, что надо долбить кости. Нет, костный мозг – это жидкая субстанция, абсолютно на взгляд не отличимая от крови. Просто он находится в костях, и в этих костях есть те клетки, которые нам нужны, из которых потом восстанавливается кроветворение. В операционной делается один прокол кожи сзади, и под разными углами втыкая иглу в тазовые кости, которые находятся сзади, забираем понемногу. Либо последние методики, чему была посвящена моя первая диссертация в этой стране по детям, по сбору этих клеток. Ты заставляешь из костного мозга выйти эти клетки в кровь, кровь же крутится, циркулирует, и потом, постепенно прогоняя через аппарат, забираешь эти клетки, а остальные возвращаешь, как при плазмаферезе.

Екатерина Крюкова:

Давайте начнем с основ для тех, кто никогда не пробовал быть донором. Что касается крови, насколько это сложно или просто, неприятно? Что нужно сделать, чтобы стать донором?

Игорь Долгополов:

Это неприятно, во-первых, потому что это существенно ограничивает Вашу свободу, потому что обычно предпочитают все доноров не разовых, конечно. Есть база данных доноров, и донор не должен подвергать свою жизнь риску. Это значит пытаться не заболеть гепатитами В, С, ВИЧ, сифилисом и так далее. Соответственно, определенный образ жизни. Он не должен употреблять излишне алкоголь, тем более накануне сдачи. То есть это накладывает целый ряд ограничений. Этот донор должен быть готов в любой момент приехать и сдать кровь. Ночью не работают пункты, значит в рабочий день пожертвовать своим временем, работой и приехать и сдать эту кровь. 

Донор не должен подвергать свою жизнь риску. Это значит пытаться не заболеть гепатитами В, С, ВИЧ, сифилисом и так далее. Соответственно, определенный образ жизни. Он не должен употреблять излишне алкоголь, тем более накануне сдачи. То есть это накладывает целый ряд ограничений.

Екатерина Крюкова:

Штатные доноры. 

Игорь Долгополов:

Да, в основном, штатные доноры. 

Екатерина Крюкова:

С ними даже могут связываться по необходимости?

Игорь Долгополов:

Обязательно. Есть регистр, последние несколько лет завели наконец-то базу данных, раньше было трудно отследить донора, он мог здесь получить результат на гепатит, потом пойти в другую больницу и там сдать. Но чтобы этого не было, сейчас единая система.

Что значит штатные доноры? То есть ты всегда готов сдавать. Раз в 2 недели, в 10 дней ты сдаешь свою кровь на гепатиты, общий анализ и так далее. Сдал, анализы лежат, они годны какое-то время. Закончилась годность – опять сдаешь. Тебя могут и не позвать за это время, но ты всегда готов. И это на протяжении лет.

Екатерина Крюкова:

А у Вас есть понимание, кто эти люди, которые всегда готовы приехать, сдать кровь?

Игорь Долгополов:

Вы знаете, абсолютно разные люди, как это ни странно. Есть среди них бизнесмены, очень не бедные люди, есть художники, студенты, милиционеры. Мы пробовали ради интереса создать некий портрет, не получилось. Абсолютно не значит, что человек должен принести какую-то утрату или столкнуться с болезнью, чтобы потом сдавать кровь. Нет. Нет портрета, к сожалению, было бы здорово – все блондины хорошо сдают, все брюнеты нет, было бы очень легко. Так не получается. 

Екатерина Крюкова:

Я сдавала кровь единожды, мою знакомую сбил грузовик, была операция, много крови потеряла, и всех знакомых приглашали на сдачу крови. Тот отсев, который происходит, когда говорят: определенный завтрак, отсутствие анемии, например, которая у меня есть. Я все-таки сдала кровь, чуть-чуть не того съела – это влияет на результаты и может ли негативно отразиться на больном? 

Игорь Долгополов:

Есть административная часть, приказ, федеральной закон 125. Там жесткий регламент, справки от врачей, там все это прописано от и до. Сложно следовать этому. Были дискуссии, сложно было, непросто пришли к консенсусу, препонов много, чтобы сдать.

Что касается реалий, мешает ли это, то есть если война, назовем это так. Если честно, завтрак не имеет значения, по большому счету, татуировки тоже не имеют значения. Ибо ежели ты сделал татуировку, раньше вообще был отвод, сейчас 2 года. Просто раньше татуировки ассоциировались четко с тюрьмой. Сейчас, конечно, с определенной культурой. Если гепатита нет, то какая разница, татуировка у тебя или нет, по большому счету. Надо разбивать стереотип, что это обязательно асоциальный образ жизни, на мой взгляд. Много чего, конечно, не влияет. Но поскольку отделение переливания крови очень жестко отвечает за доноров, уголовной ответственностью, подчеркиваю, никаких административных, это уголовная ответственность сразу, конечно, сидеть не хочется никому, и поэтому если у Вас пониженное давление или что-то еще, Вас не пропустят, потому что это вопрос безопасности не только тому, кому перельют Вашу кровь, но и Ваша тоже. У нас бывали случаи, когда доноры, здоровые мужики, охранники казино падали в обморок после сдачи крови и разбивали голову, потом мы им зашивали. Неприятно, потому что ты за него отвечаешь. 

Екатерина Крюкова:

Моральная компенсация, денежная?

Игорь Долгополов:

У нас донорство крови бесплатное по закону. То есть у нас безвозмездное донорство, подчеркиваю, это обязательное условие донорства. Другой вопрос, что деньги все равно доноры получают, заметьте, не за сдачу крови, а в качестве компенсации за еду, то есть компенсаторная надбавка. И это является неким стимулом для студентов. Но донорство бесплатное, продукт у нас по закону не может быть предметом купли-продажи. Нельзя купить кровь, приехать, сказать: я хочу пол литра крови. Что касается других органов, там вообще жестко. Органы и ткани, стволовые клетки, почка, печень абсолютно четко безвозмездно и добровольно. 

Деньги доноры получают не за сдачу крови, а в качестве компенсации, то есть компенсаторная надбавка.

Екатерина Крюкова:

Если человек с ВИЧ или гепатитом вдруг сдаст кровь, на что-то повлияет?

Игорь Долгополов:

Нет, если он сдаст, ее не перельют.  

Екатерина Крюкова:

А если перельют? 

Игорь Долгополов:

Если перельют, то он заразит того, кому перельют. Но если у него есть нагрузка, то есть вирусы и бактерии, сифилис, например, то, конечно, это будет заражение. Это статья уголовного кодекса РФ. 

Екатерина Крюкова:

Такое происходит на практике?

Игорь Долгополов:

Редко, но происходит не только у нас, во всем мире происходит, все меньше и меньше, потому что все более совершенные тест-системы. Человек может не знать сам, и не одна тест-система не ловит это, а все равно попадает. Это крайне редко теперь происходит, один на 100.000 случаев. Поэтому можно карантинизировать, например, плазму, ее можно заморозить и хранить полгода, потом вызывается донор, берется у него кровь, если у него нет гепатитов, это плазма пускается в дело. А если этого донора нельзя поймать, то она, по идее, должна утилизироваться. Поэтому очень важен верный донор, так назовем его, который доступен, который живет в одном месте, имеет прописку, который отзывается на телефон. 

Екатерина Крюкова:

Давайте уточним, нужны ли обследования, анализ крови, флюорография? Это происходит непосредственно в центре крови, где она забирается?

Игорь Долгополов:

Предполагается, что большая часть обследований проходит в поликлинике предварительно, что человек годен или нет. Дальше обязательно происходит двойной контроль, когда донор приходит, ему меряют давление, осматривает терапевт, потом берется анализ, параллельно с этим отливается несколько пробирок: на гепатиты, ВИЧ, сифилис, общий анализ крови, биохимию. Если все хорошо, эта кровь пускать в дело. Если нет, она уничтожается. 

Екатерина Крюкова:

Я хотела бы напомнить: если Вы хотите сдать кровь, то можете зайти на сайт «Я донор», воспользоваться донорскими светофором, посмотреть, какие учреждения нуждаются в Вашей группе крови и обратиться туда с возможными анализами. Давайте перейдем к следующей теме – донорство стволовых клеток.

Игорь Долгополов:

Очень много недопонимания под этим словом. Большинство людей все-таки пока слабо ориентируется в этом вопросе. Стволовая клетка – это некая клетка, которая используется пока в медицине, не для омоложения, не для чего-то другого. В медицине мы используем стволовые клетки костного мозга для трансплантации при опухолевых и не опухолевых заболеваниях, чтобы поменять иммунную и кроветворную систему больного на иммунную и кроветворную систему либо донора, если донор подберется, либо это аллогенная трансплантация стволовых клеток, либо поменять на собственную, то есть когда берем у самого больного в какой-то момент времени, откладываем, замораживаем их, храним при низкой температуре. Потом делаем высокие дозы химиотерапии и переливаем те клетки, которые отложили, чтобы из них быстрее восстановилась иммунная и кроветворная система.

Дальше мы имеем возможность провести очень высокие дозы химиотерапии, чтобы повлиять на опухоль. Но при этом побочным эффектом этих высоких доз будет то, что собственный костный мозг тоже будет убит вместе с опухолью. И он не восстановится, если ничего не сделать, человек погибнет, это называется летальная терапия, то есть химиотерапия убьет человека 100 %. Чтобы этого не случилось, ты отложил часть про запас и потом по окончании химиотерапии перелил эти клетки, и из них восстановилась, заново запустилась система. Вот и все, то есть это некий резерв.

Что касается донорской трансплантации, это совсем другая идеология. Это полностью поменять иммунную и кроветворную систему человека на донорскую. Если мужчине, например, мы перелили женские стволовые клетки, если все пойдет хорошо, он, конечно, не станет женщиной, но кровь его будет нести именно женский генотип. То есть если преступник на месте преступления оставит следы крови, то искать будут женщину, а не мужчину. И ни один следователь не догадается, потому что это узко направленная информация, и никто не поймет, как подменилось. 

Если мужчине мы перелили женские стволовые клетки, он, конечно, не станет женщиной, но кровь его будет нести женский генотип.

Екатерина Крюкова:

Как закодирована женская кровь или мужская?

Игорь Долгополов:

Две хромосомы, у мужчин XY, у женщин XX. Так называемая химера, ничего обидного нет, то есть существование двух существ в одном.

Екатерина Крюкова:

А тяжело пересаживать чужие донорские клетки?

Игорь Долгополов:

Тяжело, а главное – непредсказуемо, я бы сказал.

Екатерина Крюкова:

В каких случаях это требуется?

Игорь Долгополов:

Например, острый лейкоз, то есть опухоли, которые происходят из кроветворной ткани. Лейкоз происходит в кроветворной ткани. Задача какая – ты не можешь выловить по одной клетке, ты должен создать пустыню в костном мозге у человека и чем-то ее заместить. Своей бессмысленно, потому что там будут опухолевые клетки, а чужим – пожалуйста. Вот первый вариант. Вариант второй, когда у детей иммунодефициты, то есть он родился, врожденный иммунодефицит, не работает одно звено иммунитета, без этого жить не может. Ты убираешь полностью костный мозг, а здоровым замещаешь.

Лучевая болезнь раньше считалась показанием, Чернобыль, в частности. Трансплантировали чуть меньше двух десятков человек, правда, безуспешно по целому ряду причин. Но сейчас она не является показанием по определенным причинам. В основном это, конечно, наследственные болезни у детей либо раки крови, лейкозы у взрослых. Для некоторых ты даришь шанс на жизнь, меняя вот эту систему. Но все равно на поток ее не поставить, так уж получается, и она мало предсказуемая, потому что мы можем поменять иммунитет, заместить кроветворную ткань, но управлять им, к сожалению, мы не можем, что бы ни говорили иногда мои коллеги. Никто не может управлять иммунитетом. То есть мы можем подавлять, как-то пытаться контролировать, но у кого-то все проходит отлично, просто трансплантировали, он живет десятилетия и уходит от иммуносупрессии, возникает толерантность между донорской иммунной системой и этим чужим телом, возникает устойчивость, а у кого-то, несмотря на все наши усилия, донорская иммунная система убивает тело. Опухоли нет, а человек все равно умирает от болезни, созданной нами. Это называется реакция «трансплантат против хозяина», и она, к сожалению, является основной причиной гибели этих больных через 5, через 10 лет, через 15. При том, что мы их излечили от опухоли, а они все равно погибают от осложнений лечения.

Мы можем поменять иммунитет, заместить кроветворную ткань, но никто не может управлять иммунитетом.

Екатерина Крюкова:

А можно два раза подсадить чужой, донорский? 

Игорь Долгополов:

Такие работы есть, но с каждым разом все хуже и хуже. Ибо все равно у тебя клетки памяти остается от той трансплантации, ты пересаживаешь от этой, возникает либо отторжение, либо такая гремучая смесь, которая никого не радует. Поэтому сделать это можно, то есть нет ничего невозможного, некоторые три раза трансплантируют, но это уже терапия отчаяния. И скажу честно, я это тоже делал, что скрывать, по молодости мы трансплантировали, когда еще не понимали и когда хотелось вылечить больного, сделать лучше. Но сейчас я стал относиться к этому значительно более взвешенно. 

Екатерина Крюкова:

Авантюризм тут есть. 

Игорь Долгополов:

Тут даже не столько авантюризм был, сколько желание помочь человеку, скажем так, это сплав желания помочь и самоуверенности.

Екатерина Крюкова:

А почему у нас так настойчиво говорят, что раки крови прекрасно лечатся у детей?

Игорь Долгополов:

У детей да. 

Екатерина Крюкова:

Никаких проблем с этим нет?

Игорь Долгополов:

Смотря какие. Лимфобластный лейкоз лечится хорошо, 85 % излечивается без всяких трансплантаций, без всего. Миелоидный лейкоз, то есть из другого кроветворного ростка, 55-60 %, тоже вроде неплохо. Но есть там 15 %, тут 45 %, где часть больных погибает на лечении, пусть маленький процент, но он есть, а часть больных рецидивирует, и вот там возникают проблемы и начинается роль трансплантации. Поэтому рак лечится, но это не массовое производство, оно не оказывает существенного влияния на систему здравоохранения в целом. Но для каждого конкретного человека удача в трансплантации – это стопроцентная удача и жизнь. И поэтому, конечно, штучное производство будет существовать, как любая трансплантация. Поэтому детский рак излечивается отлично, это правда.

Для каждого конкретного человека удача в трансплантации – это стопроцентная удача и жизнь.

Екатерина Крюкова:

Много ли стоит в очереди людей, которым требуется пересадка, и чем это грозит тому, кто пришел сдавать? Как подбираются доноры?

Игорь Долгополов:

Мы говорим об аллогенном донорстве, то есть когда мы трансплантируем от добровольного донора другому человеку. Родственного, не родственного, неважно. Ничем не грозит для донора, потому что за этими донорами уже много десятилетий наблюдают в тех странах, где это четко, даже у нас наблюдаем, чтобы оценить, как повлияло донорство. Однократное донорство никак не влияет на здоровье, клетки восстанавливаются, клеток стволовых много, их хватает, никаких отдаленных последствий за 55 лет не выявлено у этих доноров.

Екатерина Крюкова:

А как забираются?

Игорь Долгополов:

Забирается либо костный мозг в операционной из задних костей, из тазовых костей. Человек потом после наркоза встал, ну, болит попа слегка, он уже к вечеру сам ходит, то есть не проблема. Либо из крови, когда мы выгоняем клетки костного мозга специальными препаратами в кровь, заставляем их циркулировать в количествах, в сотни раз превышающих то, что бывает в норме, и собираем их оттуда. Вот два пути, собственно, каждому донору предоставляют выбор, и он выбирает тот или иной путь.

На здоровье донора не отражается никак. Ваш покорный слуга тоже сдавал стволовые клетки по определенным причинам, я осознавал это, и здоров, и жив. Поэтому тут волноваться не надо, понимая, что твой костный мозг – это дар жизни в некотором смысле, ты делишься своим телом, своей жизнью, своей частичкой с другим человеком. Это добровольная жертва, великая вещь, на мой взгляд. Тот, кто делает, это люди не святые, конечно, но очень достойные. По мировым меркам, донор может сдавать свой костный мозг два раза: один раз, если он для чужого человека сдает, а другой раз для себя и своих родственников.

Теперь к вопросу об очереди. Видите ли, это не трансплантация солидных органов, это не печень, не почки, не сердце. Тут обычно речь идет об экстренности. То есть не так, как человек с почкой может находиться на гемодиализе и год, и два, и три, ждет донорский орган. Здесь речь идет о больном, как правило, лейкозом или иммунодефицитом, то есть болезни, которые убивают без лечения, а иногда и с лечением. Что происходит? Ты начал лечить больного, курс химиотерапии, второй, понимаешь, что надо трансплантировать. Ты начинаешь обследовать доноров или искать их в регистре, больному в это время ты продолжаешь химиотерапию, сдерживая эту опухоль. Ты же не можешь бросить химиотерапию, он погибнет. Но и продолжать ее вечно не можешь, потому что либо опухоль ускользнет из-под химиотерапии, либо просто человек погибнет от токсичности химиотерапии. Поэтому времени очень мало, очереди здесь нет.

Есть очередь в отделении трансплантации, потому что, например, в настоящий момент находится на лечении пять больных, котором нужна трансплантация, а взять ты можешь сегодня двух, а двух через месяц. Трупный костный мозг не распространен в трансплантации. Поэтому доноры живые, то есть ты их вызываешь на себя или в учреждение, в разных странах разные подходы, но, тем не менее, донора всегда можно взять, он известен, он на связи. Поэтому очереди нет. Есть очередь просто за счет мест и времени трансплантации по показаниям со стороны опухоли, со стороны самочувствия. У больного может быть пневмония, пока ты ее не вылечишь, то не возьмешь на трансплантацию, то есть некоторая временная отсрочка. У нас есть недостаток центров, которые трансплантируют, больных чуть больше, чем центров, которые могут в данный момент сделать операцию.

По мировым меркам, донор может сдавать свой костный мозг два раза: один раз, если он для чужого человека сдает, а другой раз для себя и своих родственников.

Екатерина Крюкова:

То есть кому-то в Орловской области нужна пересадка. 

Игорь Долгополов:

В Орловской области редко лечатся те, кому нужна пересадка. Не потому, что там их не лечат, а потому, что больных с плохим прогнозом обычно стараются направить в федеральный центр. Со средним прогнозом там можно сделать обычную химиотерапию, а есть четкие критерии, как сборка мебели в Икеа: соответствует – лечится обычной химиотерапией, не соответствует – нужна трансплантация. Они там просто лежат какое-то время, пока их не переведут в федеральный центр, и лечатся по программам, которые уже определил тот, кто возьмет на себя, либо их сразу переводят. Другой вопрос тоже, не всегда так получается. Понятно, что хотели, как лучше, получается не всегда так. Но идеологически так должно быть. 

Екатерина Крюкова:

Как стать донором стволовых клеток?

Игорь Долгополов:

У нас в стране, по большому счету, никак, ибо официального российского регистра у нас нет. Есть регистр Северо-Западного региона, который размещается в Петрозаводске вроде как для внутренних нужд, но это жалкое подобие регистра. Регистр должен быть национальным. И когда-то была идея построить этот регистр, перед Вами сидит член комиссии Минздрава по этому регистру. Мы не собирались уже лет шесть, еще Вероника Игоревна Скворцова была у нас замминистра и возглавляла эту комиссию. Потом некоторые товарищи, активно участвующие в этом регистре, освоили выделенную сумму в несколько миллиардов рублей, и на этом комиссия закончила свое существование, ибо цель была, я так понимаю, не создать регистр, к сожалению. Поэтому регистра нет, не получается.

Какая система должна быть. Если у Вас не болеет близкий родственник, папа, мама, которому Вы можете быть донором, то тогда есть национальный регистр, куда люди добровольно приходят, сдают анализы, они вставляются в базу данных под номером. И таких людей набирается все больше и больше, сейчас, по-моему, в мире 13 миллионов добровольных доноров. Они объединены в международный регистр. Если тебе нужен донор, ты типируешь больного, его генетический код и потом отправляешь туда данные. Ты можешь найти донора в Австралии. Но, в основном, 70 % находят в национальных регистрах, особенно у нас в России это должно быть так, потому что у нас желтая, белая популяции смешались, значит, гены взяли и оттуда, и оттуда. Найти такое в Европе практически невозможно. Не дошел туда Чингисхан. Найти в Азии тоже невозможно.

Лучшие регистры – это армянские, богатые люди в Соединенных Штатах скинулись, создали армянский регистр, типировано колоссальное количество населения. Популяция, которая практически не перемешивается, находит внутри себя 90 % доноров, там все типированные, все готовы сдать. Вот он, национальный регистр. А у нас нет национального. Если, конечно, ты истинный ариец, ты найдешь в Германии донора, или прибалтийский немец, или поволжский. Если ты из Рязани с узким разрезом миндалевидных глаз, где тебе и желтые, и белые гены, ты не найдешь в Германии донора, и в Испании не найдешь. 

Популяция, которая практически не перемешивается, находит внутри себя 90 % доноров, там все типированные, все готовы сдать.

Екатерина Крюкова:

А кто внутри медицинской кухни сидит и ищет подходящего донора?

Игорь Долгополов:

В каждом учреждении есть тот, кто занимается трансплантацией и выходит на международный регистр. Нужна аккредитация на допуск в этот регистр. Осуществляется поиск, потом подбор по группе крови, по полу, чтобы был максимально хороший. И он бронируется, а потом у него берутся клетки костного мозга и доставляются уже в то учреждение, которое будет трансплантировать больному. 

Екатерина Крюкова:

Долго едет из Австралии?

Игорь Долгополов:

Нет, у нас же очень жесткие лимиты. Сутки. Он не замораживается, ты его ведешь живым, поэтому там все очень просто. Я когда работал во Франции, возил из Австралии донора, когда еще был молодым ординатором. Я ждал лишние 2 часа, 3 часа в госпитале, потому что там было несколько доноров, получилось так, что я был последний. А лететь – стыковые рейсы, через Дели, до Парижа не так просто. И в результате самолет ждал меня полтора часа, потому что последний стыковой рейс. Меня подвезли прямо к трапу, с мигалками. Я поднялся, думал, сейчас будут ругать, полтора часа все-таки люди сидят – нет, все аплодируют, потому что всем объявили, что ждут донора. И это был последний удобный рейс, который позволял долететь за 20 часов, чтобы доставить. То есть это огромная мировая логистика, очень сложная. И прямо сказать, не одно десятилетие ее выстраивают. 

Екатерина Крюкова:

Но она все-таки работает. 

Игорь Долгополов:

Она работает, безусловно, потому что по-другому никак, пропадет, это же, простите меня, как любое мясо вне холодильника. 

Екатерина Крюкова:

Когда забирают костный мозг, это что за история?

Игорь Долгополов:

Вот та самая история, костный мозг из задних костей. 

Екатерина Крюкова:

Стволовые клетки?

Игорь Долгополов:

Это одно и то же. Костный мозг – это источник взрослых стволовых клеток. У нас три источника: это костный мозг, кровь периферическая и пуповинная кровь. Это все равно жидкая субстанция, напоминающая кровь, текучая, которую переливают так же в вену и которая осуществляет хоуминг, то есть находит сама те места, где должна жить.

Костный мозг – это источник взрослых стволовых клеток. Это жидкая субстанция, напоминающая кровь, текучая, которую переливают так же в вену и которая осуществляет хоуминг, то есть находит сама те места, где должна жить.

Екатерина Крюкова:

Из пуповины зачем берется и в каких случаях?

Игорь Долгополов:

В 80-е годы предполагалось, что это будет один из источников для трансплантации. В момент прекращения пульсации, либо до прекращения пульсации, тут зависит от методик, пуповина пережимается, и из плаценты и пуповины разными путями эта кровь, которая содержит большое количество стволовых клеток, сливается в мешок и так же замораживается и откладывается. Хранится в замороженном виде при низких температурах, в парах жидкого азота, опять же, типируется и как в банке хранится.

Екатерина Крюкова:

А есть смысл здоровому человеку забирать свои клетки, куда-то отдавать?

Игорь Долгополов:

Непросто ответить, потому что взгляд эволюционировал. В целом скажу так. Для работников такие программы пытались провести Британия, и даже мы в свое время предлагали Минатому. Ваш покорный слуга вместе с моими коллегами, и британские ребята, кто занимается радиационной безопасностью, предлагали для служащих атомных подводных лодок, для работников атомных станций, у которых есть риск облучиться, собирать собственные клетки, замораживать. Дорого получилось, ни одна страна это не потянула. Прежде всего, дороговизна и потребности. Оказалось, что ты делаешь огромные вклады, а аварий не так много.

Теперь, пуповинная кровь, которую люди иногда собирают, откладывают для своих детей. Из больше, чем 150.000 образцов, которые лежат как бы для себя, не считая закрытых банков, за 20 с лишним лет хранения ни один еще не был использован для себя. Мы когда-то то думали, что будет больше, а оказывается, она стремится прогрессивно к нулю. Я не думаю, что это нужно. Вот искренне не думаю, потому что актуальность ушла, появились новые опции, которые можно использовать, значительно более безопасные. 

Екатерина Крюкова:

Игорь Станиславович, кровь сдавать нужно?

Игорь Долгополов:

Кровь сдавать.

 Екатерина Крюкова:

В ней всегда есть потребность?

Игорь Долгополов:

Да, кровь нужна всегда, во всех странах мира, как бы не было активно развито донорство, как бы люди активно не участвовали, всегда есть нехватка донорской крови, определенных групп или определенных фенотипов. Кровь сдавать нужно, еще раз скажу, это дар, это жертва. 

Екатерина Крюкова:

Спасибо большое за эфир, это была «Детская онкология с доктором Долгополовым», я, Екатерина Крюкова, будьте здоровы, до свидания.