Опухоли печени у детей

Онкология

Игорь Долгополов:

Здравствуйте. В эфире Медиаметрикс, программа «Детская онкология с доктором Долгополовым». Тема нашего сегодняшнего эфира «Опухоли печени у детей». И раскрыть ее нам поможет Роман Пименов – врач-онколог. Здравствуйте, Роман. И давайте начнем с того, какие опухоли печени встречаются у детей разного возраста.

Роман Пименов:

Здравствуйте, Игорь, здравствуйте, уважаемые радиослушатели и зрители. Можно разделить на опухоли печени у маленьких детей (это дети до года и двух) и опухоли печени более старшего возраста. Если говорить об опухолях печени до года, то мы будем разговаривать преимущественно о гепатобластоме. И несмотря на то, что сейчас есть определенные сомнения в обществе, что скрининг является дорогостоящей процедурой, что первичное, в ряде случаев возникли сомнения о необходимости проведения скрининга, однако мы, как практикующие врачи, стали видеть настоящую пользу. Мы стали видеть детей с бессимптомными опухолями. Те опухоли, которые выявляют акушеры при проведении перинатального скрининга, при проведении обследования беременных. Мы стали получать пациентов с маленькими опухолями, у которых выявляют педиатры, ведь сейчас наши поликлиники достаточно хорошо оснащены. Опыт специалистов ультразвуковой диагностики с каждым годом растет. И мы заметили явную тенденцию не только по опухолям печени, но и по всем другим локализациям, что мы стали получать пациентов на ранних стадиях диагностики.

Если говорить о том, как же выявить опухоль на ранних стадиях, то в большинстве случаев это бессимптомные опухоли. Никаких специфических симптомов нет. Это медленно растущая опухоль брюшной полости, и пока мы не увидим увеличение объема живота либо связанных с ней симптомов, никакой симптоматики не будет. В большинстве случаев это случайная находка. Родители обращаются по поводу увеличенного живота, вздутия, нарушения стула, отказа ребенка от еды, похудания. И выполняется диагностический ультразвук, где определяется объемное образование в животе, ребенок направляется к специалистам, и дальше уже происходит его обнаружение.

Если взять вторую когорту пациентов (это дети старше 5-7 лет, а иногда подростки), то картина точно такая же. Здесь другие опухоли. Здесь преобладает гепатоцеллюлярный рак, причем его особая форма, которая характерна только для молодых взрослых или для подростков – фиброламеллярный его вариант. Также абсолютно бессимптомное течение, случайные находки, не более того.

Игорь Долгополов:

То есть все-таки ультразвук, который периодически делается, помогает нам в нашей работе в плане обнаружения, ранней диагностики?

Роман Пименов:

Да.

Игорь Долгополов:

Хорошо, предположим, опухоль печени выявилась. Какая дальше последовательность действий родителей? Куда им идти? Какие исследования делать? Метаться ли делать непонятно какие исследования или все-таки сразу идти к специалисту?

Роман Пименов:

При выявлении опухоли печени – это всегда большая проблема. Прежде всего, как мы уже говорили, это редкое заболевание. И многие педиатры в своей жизни даже не встретятся с этим заболеванием. Поэтому принято этих пациентов сразу отправлять в специализированные центры, по крайней мере, это будет региональный центр либо это будет центр федерального назначения. Пациентов отправляют туда. И далее нужно определиться: действительно ли это является опухолью печени и какая она.

Здесь необходимо четкое понимание, что мы ищем и как мы можем себе представить, что же все-таки это за опухоль. Мы должны четко понять: доброкачественное образование или злокачественное. В этом нам помогает, конечно же, возрастная структура. Если говорить о детях раннего возраста, то где-то больше трех четвертей – это злокачественные опухоли. С возрастом примерно картина меняется, однако все равно две трети опухолей печени у детей являются злокачественными.

Если говорить о детях раннего возраста, то где-то больше трех четвертей – это злокачественные опухоли. С возрастом примерно картина меняется, однако все равно две трети опухолей печени у детей являются злокачественными.

Поэтому в федеральном или в региональном центре проводится весь комплекс объемных исследований. У ребенка, прежде всего, определяются онкологические маркеры, в ряде случаев можно увидеть их увеличение в крови. Делается ультразвук. Обязательно выполняется компьютерная томография или магнитно-резонансная томография с контрастированием. Причем в настоящее время роль МРТ является ведущим моментом, и в ряде случаев мы можем получить практически достоверный гистологический диагноз, потому что появились гепатотропные и опухолетропные контрасты. При выполнении специальных протоколов в специализированных центрах мы можем достоверно получить в ряде случаев диагноз до того, как выполнить биопсию этого образования. По крайней мере, уже имея опыт обследования, имея большое количество наблюдений, можем представить себе, что это за опухоль.

Игорь Долгополов:

Вот мы выявили опухоль. Теперь я хочу поговорить о лечении. Просто дело в том, что по моему представлению опухоли печени – это один из немногих случаев детской онкологии, когда хирургия играет глобальную, ведущую роль в лечении этой опухоли. Здесь был директор института Андрей Борисович Рябов, великий хирург, и он тоже говорил, что хирургия в детской онкологии играет вспомогательную роль. Тут я с ним согласен. А вот все-таки опухоли печени – насколько я знаю, имеет значение полностью удалили опухоль, особенно в гепатобластомах, или не полностью, потому что от этого напрямую зависит прогноз заболевания. Так ли это?

Роман Пименов:

Вы знаете, мне, как химиотерапевту, хотелось бы сказать: в настоящее время медицина шагнула так далеко, что мы можем вылечить любую опухоль с использованием лекарственных препаратов. Вот, пожалуйста, мы дадим препараты, введем, и все пройдет. Я надеюсь, что к концу моей карьеры будет именно так. Однако в настоящее время единственным достоверным фактом является только одно, что без хирургического удаления злокачественной опухоли печени вылечить ее невозможно. Это является аксиомой, вся концепция лечения построена именно на этом.

В ранних стадиях достаточно в некоторых случаях только хирургического лечения. Однако в случаях, когда опухоль первично не может быть удалена, мы имеем в своем арсенале лекарственное лечение. Например, гепатобластомы. Мы видим, что опухоль может уменьшаться на 90% и более, но все равно этап хирургического лечения является обязательным в процессе лечения. Причем здесь очень интересно. Хирургическое лечение не сводится только к резекции печени. Иногда мы имеем пациента с тотально пораженной печенью, иногда мы имеем пациента без возможности радикального выполнения операции. И в этих случаях пациент должен быть на ранних этапах консультирован в консультационном центре, потому что здесь будет нужна помощь специалистов и решение вопроса о пересадке печени. Для решения этого вопроса нам понадобится раннее определение, кто будет донором. В России принято, что в этих случаях один из родственников обследуется и готовится, пока проводится химиотерапия. И после этого мы предлагаем, если опухоль не резецирована, выполнить полное удаление печени у ребенка и сделать трансплантацию от одного из родственников. Обычно это мама или папа.

Игорь Долгополов:

То есть родственная трансплантация печени в ряде случаев. И уж коли Вы упомянули о ней, хотелось бы поговорить. Во-первых, сколько центров по России могут делать эту операцию? Я понимаю, что всего 50 больных в год – это вроде немного. И, кстати, нужно ли много центров, чтобы делать эту операцию? Или можно сосредоточить это, например, в одном-двух центрах, где опытный хирург, работающий именно в этом направлении? В Москве есть такие центры? С кем Вы работаете в этом направлении?

Роман Пименов:

Вы знаете, этот вопрос очень интересен. Совсем недавно мне довелось участвовать во взрослой конференции, где обсуждались вопросы опухоли печени у взрослых. И взрослые специалисты, занимающиеся гепатоцеллюлярным раком, жаловались, что несмотря на то, что новые центры появляются, их все больше и больше, однако трансплантировать онкологических больных в ряде центров отказываются, чего нельзя сказать о детях.

В настоящее время в Москве активно работают два центра: центр хирургии Готье и центр Шумакова. Мы активно сотрудничаем с этими двумя центрами. У нас в клинике есть протокол. Мы обязательно при возникновении необходимости консультируем, на ранних этапах отправляем данные пациента и отправляем родителей обследоваться. В настоящее время мы не испытываем такой большой проблемы, как было несколько лет назад. Мы работаем над созданием единой общероссийской базы данных.

В мае этого года прошел съезд в Санкт-Петербурге детских онкологов, где была принята резолюция о необходимости создания общероссийской базы всех больных и включение их с момента заболевания и отслеживание этого пациента в процессе лечения, чтобы даже на ранних этапах пациенты из регионов не терялись и получали одинаковое лечение и быстро могли передаваться по этапам. Цель создания этой базы данных – это поддержание этапности и передать. Я знаю, можно сделать трансплантацию печени в Екатеринбурге и в Санкт-Петербурге. Это четыре центра в России, которые работают.

Если говорить о трансплантации печени у детей, то мы не должны ограничить себя только опухолями печени, есть достаточно много других проблем, которые также требуют данного вида лечения. Поэтому в настоящее время есть дефицит трансплантационных центров. И я думаю, что медицина будет развиваться, и необходимость этих центров в России будет расти. Я знаю, что один из наших пациентов трансплантировался, еще в Краснодаре есть центр.

Игорь Долгополов:

Да, в Краснодаре есть центр. Сама по себе процедура трансплантации многих людей пугает. Например, у ребенка рак, так еще и кого-то из родственников хотят зарезать, взяв у него печень. Это же прямо диверсия какая-то. Насколько тут молва права? Просто иногда я встречался и с такими подходами.

Роман Пименов:

Игорь Станиславович – мастер провокационных вопросов. Это прекрасный вопрос. А какое же решение принять? Как взять здорового человека, взять у него часть печени, пересадить ребенку? Следует отметить, что все-таки трансплантация печени является шагом отчаяния, когда ничего больше не работает. Только трансплантация печени позволяет этому ребенку выздороветь.

Игорь Долгополов:

Рассчитывать на выздоровление.

Роман Пименов:

Рассчитывать на выздоровление.  В современном мире изменились критерии и подходы в трансплантации. Если раньше считалось, что можно трансплантировать пациента с метастазами, то в настоящее время принята концепция того, что все очаги опухоли должны быть убраны до того, как ребенок...

Игорь Долгополов:

Кроме печени.

Роман Пименов:

Кроме печени, да. Печень можно будет убрать.

Игорь Долгополов:

Печень в последнюю очередь.

Роман Пименов:

Печень в последнюю очередь можно убрать. Также оказалось, что пациента с трансплантированной печенью можно продолжать лечить. Эти пациенты хорошо переносят лечение, что позволяет нам надеяться на хороший успех. И это было доказано многочисленными исследованиями. То есть сейчас трансплантация печени у этих пациентов позволяет в далеко запущенных стадиях достигнуть достаточно длительного периода выживания, то есть 80% детей переживает 5-летний период, что может говорить о том, что они выздоровели. То есть это пациенты, которые достигли выздоровления – выздоровевшие пациенты. Да, они будут требовать определенного медицинского ухода. Да, они будут требовать наблюдения. Но они живы. А технологии развиваются, и мы надеемся, что в дальнейшем получим еще больший результат.

Пациента с трансплантированной печенью можно продолжать лечить. Эти пациенты хорошо переносят лечение, что позволяет нам надеяться на хороший успех.

Игорь Долгополов:

Насколько я понял, трансплантация печени делается тогда, когда это абсолютно необходимо, это не как произвольное, просто хочет доктор или нет, есть жесткие критерии, когда делается, когда нет, и для донора эта процедура, в принципе, достаточно безопасна, потому что берется только часть органа, а остальное у него регенерирует, и он ведет обычную жизнь без каких-либо изменений. Правильно я понял?

Роман Пименов:

Да, абсолютно правильно. Здесь безопасность донора стоит даже выше, чем безопасность пациента, потому что донор не должен пострадать в этой процедуре. В настоящее время в институте Шумакова мы видели технологию забора сегмента печени лапароскопически, то есть пациент не имеет большого рубца и большой операционной травмы. Это тоже позволяет надеяться о большем здоровье пациента.

Игорь Долгополов:

Какие вообще методы лечения опухолей печени? Когда они маленькие, как мы выяснили, можно просто удалить и наблюдать, например, в ряде случаев, и таких случаев не так много. В большем проценте случаев мы лечим еще с добавлением каких-то других методов, например, химиотерапии. Насколько она сложна в опухолях печени? Потому что химиотерапия химиотерапии рознь. Например, в лейкозах – это одна химиотерапия, для каких-то солидных опухолей – это другая. В печени насколько она сложна, насколько она токсична, и какие отдаленные побочные эффекты она имеет, если человек выздоравливает?

Роман Пименов:

Это большой всеобъемлющий вопрос. Прежде всего, если рассматривать на примере гепатобластомы, то это является ярким примером того, как в 70-х годах мы имели около 30% пациентов, которые выздоравливают только после хирургического лечения, с развитием химиотерапии у большинства пациентов (90-95%) мы можем добиться полного выздоровления, именно благодаря добавлению химиотерапии – известному хирургическому методу.

Сейчас произошла практически революция в области лечения гепатобластом. В 2016 году вышла работа, которая осветила в своем контексте данные 1605 пациентов. Для сравнения хочу сказать, что в России ежегодно заболевает 35 человек. Пациенты были собраны со всего мира. Было проанализировано 9 исследований по всему миру: это Северная Америка, это захватило всю Западную Европу и Японию. Пациенты были проанализированы, и были выделены факторы риска, влияющие на прогноз заболевания. В результате этой работы в 2017 году был запущен новый, поистине международный протокол, который будет охватывать единым подходом лечения практически все страны. Туда включилась Латинская Америка, Западная Европа, Америка, Япония. Основной целью этого протокола является решение нерешенных проблем – создание молекулярной базы и молекулярной классификации гепатобластомы. Ибо если мы будем знать, отчего происходит болезнь, мы продвинемся на один шаг. Следующим шагом будет создание точечного лекарства, позволяющего вылечить всех пациентов. Однако вернемся к химиотерапии.

Игорь Долгополов:

Пока да, потому что лекарства нет, бьем по площадям.

Роман Пименов:

Используем те инструменты, которые есть у нас в руках. И то, эти инструменты мы с каждым днем учимся использовать все эффективнее и эффективнее. Прежде всего сейчас есть группа пациентов, у которой точно доказано, что можно уменьшить объем химиотерапии. Ведь химиотерапия – это не витамины, это не минеральная вода. Это достаточно серьезное лечение, которое имеет отдаленные последствия, о которых мы поговорим чуть позже. Выделяется группа низкого риска, в которой можно и на сегодняшний момент уже нужно снижать интенсивность химиотерапии. Эти пациенты способы быть вылечены меньшим объемом химиотерапии.

Игорь Долгополов:

Без уменьшения эффективности?

Роман Пименов:

Без уменьшения эффективности. Это доказанный механизм, что мы, не уменьшая эффективность, уменьшаем объем химиотерапии. Плюс, хотелось бы сказать, что эта опухоль имеет маркер – альфа-фетопротеин. И у части пациентов, мониторируя уровень альфа-фетопротеина, мы можем определять нашу эффективность лечения.

Но есть и другая группа пациентов – это группа пациентов, которая относится к неблагоприятному прогнозу, которых сложно лечить. В этой группе с 2010 года ведется протокол с использованием высокоинтенсивных программ лечения, с использованием комбинации препаратов. Однако есть группа пациентов (около 10%), которые либо плохо поддаются лечению, либо вообще не отвечают на лечение. Это особая групп пациентов, у которых проводятся экспериментальные модели лечения. Именно эти пациенты доставляют наибольшую проблему.

Казалось бы, многие вопросы решены. Большинство пациентов мы можем вылечить достаточно простыми методами. Эти пациенты могут лечиться в региональных клиниках и должны лечиться в региональных клиниках рядом с домом, чтобы повышать комфортность и адекватность лечения. Однако есть группа пациентов, которая должна лечиться все-таки в специализированных центрах, должна наблюдаться, обсуждаться, и приниматься иногда ряд экспертных решений, выходящий за рамки стандартных протоколов.

Большинство пациентов мы можем вылечить достаточно простыми методами. Эти пациенты могут лечиться в региональных клиниках и должны лечиться в региональных клиниках рядом с домом, чтобы повышать комфортность и адекватность лечения.

Игорь Долгополов:

Я как раз хочу поговорить о кооперативной деятельности. Специализированные центры – под этим мы обычно подразумеваем детские онкологические центры, но, как мы уже выяснили, далеко не все онкологические центры, кстати сказать, и наш даже в том числе, большой центр имени Блохина на Каширке, который один из крупнейших в мире по количеству коек и по обращаемости больных (и взрослых, и детей), тоже не всегда владеет всеми методиками.

Трансплантация печени – когда это необходимо, какие-то сложные методики, какие-то методики диагностики (то самое МРТ со специальными контрастами), то есть, в принципе, требуется, насколько я понимаю. Но, может быть, и не надо это делать, потому что от 35 человек в год – это 4-5 больных в год. Может быть, и не надо развивать это в одном центре, потому что это очень маленькая точка, а кооперировать с другими центрами, которые имеют опыт, мне кажется, целесообразно. Поэтому у меня вопрос. Насколько целесообразно (я знаю, что Вы исповедуете эту идею, даже делаете шаги в этом направлении) создавать кооперативную группу? И планируется ли в России создать такую группу, которая включает в себя специалистов-онкологов, специалистов-радиологов, специалистов-трансплантологов органов, когда это нужно, в единую группу, не объединяя их на базе одной, а объединяя их как бы в виртуальном пространстве, но с возможностью передавать больного от одного этапа в другой, не теряя времени и не теряя в качестве лечения? Вот насколько эту группу нужно создавать и планируется ли ее создавать? И на базе каких учреждений?

Роман Пименов:

Я думаю, что этот вопрос будет решен в ближайшее время, потому что назрел вопрос о создании всероссийского общества по изучению опухолей печени у детей, причем сюда должны быть включены все опухоли печени у детей. Не нужно зацикливаться только на онкологии или только на доброкачественных опухолях, нужно их подразделять.

Опухоль печени у детей должна быть диагностирована. Должен быть центр, который занимается сосудистыми мальформациями печени, гемангиомами, так бывает на коже, они доставляют не меньшую проблему. Иногда вызывают более серьезные проблемы. Эти пациенты должны быть сконцентрированы в одном едином центре. Плюс, идея объединения различных медицинских учреждений под единой программой и передача пациентов по этапности позволит, прежде всего, работать в единой программе. В мае этого года обсуждался вопрос создания референс-центра по исследованию гистологических материалов. Потому что если мы видим 50 опухолей печени в году у детей, и их смотрят различные морфологи – картина будет различная. Люди не смогут накопить достаточного опыта, чтобы понять, какая это опухоль, как она будет проистекать, что мы с этого получим.

Игорь Долгополов:

То есть они совершают чисто добросовестные ошибки, не хотя того?

Роман Пименов:

Да.

Игорь Долгополов:

Просто за недостатком опыта, а не по злому умыслу, как иногда думают люди. То есть это произошло от недостатка опыта.

Роман Пименов:

И в настоящее время принято, по крайней мере, устное решение об обсуждении создания единых рекомендаций по лечению опухолей печени, единого общества по изучению. Сюда войдут: научно-исследовательский институт детской онкологии на Каширке, институт детской онкологии и гематологии имени Дмитрия Рогачева, сюда войдут оба трансплантационных центра, которые работают в Москве. И в дальнейшем мы планируем привлечь всех заинтересованных лиц. Здесь будет привлечен широкий круг онкологов из регионов, войдут онкологические центры из Екатеринбурга, Санкт-Петербурга.

Здесь мы планируем создать единое общество, которое будет обсуждать эту редкую патологию для выявления, может быть, слабых мест и продвижения для достижения лучшего прогресса, потому что это тенденция всего мира. Весь мир объединяется для изучения. Современный протокол был создан и объединил множество медицинских центров в Европе. Референсный центр по изучению молекулярной биологии и гистологии является единым, он находится в Испании. И все образования отправляются в испанский центр, где проводится молекулярная диагностика, молекулярное изучение и определение дальнейших подходов для лечения, потому что в настоящее время мы понимаем, что мы достигли химиотерапевтическими подходами хирургии определенного максимума. Следующий шаг лежит в области молекулярной биологии – решение вопросов уже следующего уровня.

Референсный центр по изучению молекулярной биологии и гистологии является единым, он находится в Испании. И все образования отправляются в испанский центр, где проводится молекулярная диагностика, молекулярное изучение и определение дальнейших подходов для лечения.

Игорь Долгополов:

А для этого надо, соответственно, набирать информацию как по тканям этой самой опухоли, то есть по гистологии, по ее молекулярной особенности, так и по исходу, который был у этих пациентов, то есть собирать катамнез.

Роман Пименов:

Да.

Игорь Долгополов:

Вот я и хотел это услышать, потому что у нас вообще в стране идет нередко, чего скрывать, тенденция все подминать под себя, брать в одни руки. Умеешь, не умеешь, а все мое. И мне кажется, это неправильный подход, потому что еще раз говорю, есть центры, которые знают лучше эту патологию, какую-то область в этой патологии. Мне кажется, создавать виртуальный центр, объединяющий просто людей по интересам, в группу, не помещая их в одно место и под одного начальника, более разумный подход. И главное, более оправданный и более быстро выполнимый, что в интересах детей, естественно, больных.

Роман Пименов:

Да, абсолютно правильно. И более того, мы с коллегами обсуждали недалекое будущее, что вначале мы позволим себе объединиться внутри страны, параллельно уже ведутся разговоры и договоренности о том, что мы планируем присоединиться к международным исследованиям, ибо изучение редких опухолей позволит их решить, только объединившись всем миром. Если весь мир идет в этом направлении, мы должны двигаться вместе с ними и помогать нашим коллегам использовать их опыт, потому что используемые программы, которые ведут сейчас, они совершенно во всем мире. Они используют одни и те же препараты, одни и те же подходы. Однако, чтобы двигаться вперед, мы должны объединиться все вместе.

Игорь Долгополов:

Чем Вас лично привлекли опухоли печени, Роман Иванович? Ведь есть много достаточно интересных вещей в онкологии, которые более актуальны, чем 35-40 больных в год. Вот Вас чем они привлекли?

Роман Пименов:

Как я уже говорил, Игорь Станиславович любит задать провокационный вопрос.

Игорь Долгополов:

Ну извините.

Роман Пименов:

Опухоли печени являются отличной моделью, которая позволяет нам в настоящее время консолидироваться. Это очень благодарные опухоли. Я уже говорил, что 90% этих пациентов выздоравливают, и большинство из них – это маленькие дети, которые даже не вспомнят о своем негативном опыте. Это будут абсолютно обычные здоровые дети, нельзя будет сказать, что они являлись когда-то онкологическими пациентами. Причем катамнез этих пациентов будет благоприятен, и вряд ли наше лечение, я надеюсь, сильно скажется на их здоровье.

90% пациентов выздоравливают, и большинство из них – это маленькие дети, которые даже не вспомнят о своем негативном опыте. Это будут абсолютно обычные здоровые дети, нельзя будет сказать, что они являлись когда-то онкологическими пациентами.

Хотелось бы сказать, меня привлекают не только опухоли печени. Опухоли печени как модель лечения. Детская онкология многогранна и позволяет себя реализовать любому молодому специалисту, к которым я до сих пор себя отношу.

Игорь Долгополов:

Скажите, пожалуйста, есть ли какая-нибудь разница у нас в стране между регионами в заболеваемости? Откуда-то больше приезжает, откуда-то меньше? Или это достаточно равномерно распределено?

Роман Пименов:

А вот сейчас я Вам дам несколько провокационный ответ. Та система учета онкологических заболеваний, которая существует в Российской Федерации, не позволяет нам получить объективной картины заболеваемости, выживаемости, смертности от онкологических заболеваний. Я в кулуарах услышал от коллег, они говорят: «Я бы рад к Вам отправить пациента, но административно я не могу. У нас построен большой центр. Да, я выявил редкую опухоль. Я плохо представляю, что с ней делать, однако административно я должен лечить ее здесь. Вот я буду ее лечить. Попробую. Может быть, у меня не получится, а когда не получится, я уже, так сказать, со спокойной душой отправлю к Вам или в другой федеральный центр на лечение». И такие пациенты, к сожалению, не редкость.

Мы столкнулись с другой административной проблемой. Да, мы не можем привлечь и объединить пациентов с редкими заболеваниями в каком-то одном, или двух, или в крупных федеральных центрах, где бы они концентрировались и получали всю необходимую помощь. Однако создавая рекомендации, мы позволим уменьшить количество ошибок, уменьшить количество неверно принятых решений.

Игорь Долгополов:

Да, но это вопрос, который все здесь отмечают, что отсутствие канцер-регистра, по крайней мере, детского, в стране существенно тормозит понимание и ухудшает качество оказания медицинской помощи детям. То есть фактически мы постоянно имеем потенциально восполнимые потери среди детского населения, именно потому, что не получается людям, которые редко встречаются с этими редкими опухолями, лечить их адекватно. И когда они уже отправляют в федеральный центр, то речь идет о рецидивах или каких-то прогрессиях, а это лечится всегда сильно хуже, чем то, что Вы сказали – 90% выздоровления.

Осталось не так много времени, но речь идет о гепатобластоме. А ведь есть другие раки, это Вы упомянули в самом начале, это гепатоцеллюлярный рак подростков, более старшей возрастной категории. Там настолько же хорошие результаты?

Роман Пименов:

Гепатоцеллюлярный рак у подростков отличается от гепатоцеллюлярного рака у взрослых. На самом деле, гепатоцеллюлярный рак – это сборное понятие. Туда включается большое количество заболеваний. Я думаю, что через некоторое время произойдет его разделение на отдельные подгруппы, и мы узнаем, почему он лечится плохо. Однако не успешность терапии, прежде всего, связана с тем, что мы не имеем эффективных механизмов химиотерапии. И вся терапия гепатоцеллюлярного рака основана только на возможности проведения радикального хирургического удаления, то есть на полном удалении опухоли.

Если рассматривать другие опухоли печени, еще встречаются эмбриональные саркомы, рабдоидные опухоли, которые должны лечиться по еще более интенсивным программам, должны иметь другие подходы. Например, саркома печени десять лет назад считалась практически неизлечимым заболеванием, однако сконцентрировав опыт всего мира, сейчас разработаны эффективные программы. И в настоящее время 90% этих пациентов могут быть вылечены.

Саркома печени десять лет назад считалась практически неизлечимым заболеванием, однако сейчас разработаны эффективные программы. И в настоящее время 90% этих пациентов могут быть вылечены.

Опять же, о чем говорит? Что возможности сбора информации при редких заболеваниях в единую базу и при анализе его можно выработать достаточно эффективные механизмы. То есть в настоящее время мы имеем в своем арсенале вообще абсолютно эффективные механизмы консолидации, объединения. И мы сделали первые шаги. Нами обсуждается вопрос создания регистра опухолей печени у детей. Туда будут включаться все заболевания, будут включаться все их нюансы, эффективность терапии.

Игорь Долгополов:

И вот в конце хотел бы поговорить о том, что сейчас, конечно, появилось много, и это, кстати, «заслуга» средств массовой информации, которые рекламируют различные так называемые золотые пули, то есть таргетные препараты, которые направлены против каких-то молекулярных механизмов, вернее, одного механизма, или одно антитело и т.д. И часто они противопоставляются СМИ, в недопонимании, что это такое, и в сознании людей противопоставляются вообще стандартному лечению. То есть люди говорят: «А зачем мне нужна химиотерапия или операция, которая дает такие последствия? Вот я сейчас выпью эту золотую пилюлю, произведенную большим фармацевтическим гигантом, и я вылечусь, потому что там написано: «Лечение рака печени»». Насколько люди правы в этом плане? Или они не правы? Надо ли противопоставлять эти препараты или включать их в общую канву, концепцию лечения?

Роман Пименов:

Пока известно только для фиброламеллярного гепатоцеллюлярного рака, где происходит точная поломка. И в ближайшие годы фармацевтические гиганты создадут точную золотую пулю, позволяющую лечить этих пациентов. Для всех остальных опухолей печени, и для взрослых также, такой золотой пули нет. Если такое исследование идет, и доктор Вам предлагает в него включиться, он обязательно расскажет о том, какой мы хотим видеть механизм. То, что написано в СМИ (пить керосин, мазать голову болиголовом в лунную ночь), верить или не верить – это уже вопрос пациента. А если спросить у врача – я Вам скажу, что голову керосином мазать можно, так же, как и всем остальным.

Игорь Долгополов:

То есть все-таки нет пока одного волшебного средства, которое бы позволило одним приемом, или десятью, излечиться? Все-таки требуется долгий путь, как я правильно понял, с включением всех современных методов, и не только современных, но вот этот путь, который надо пройти пациенту под контролем врача-онколога, чтобы излечиться. Я правильно понимаю?

Роман Пименов:

Я бы даже сказал, под контролем большой мультидисциплинарной команды, которая включает в себя целый комплекс специалистов.

Игорь Долгополов:

Роман Иванович, спасибо, что нашли время, оторвались от Вашей большой семьи, уделили нам время. И удачи Вам в Вашей работе! И вам также, уважаемые радиослушатели! Желаю здоровья! Всего доброго!

Роман Пименов:

Спасибо. Всего доброго!