Лечение онкологических заболеваний в частных клиниках

Гинекология

Камиль Бахтияров:

В эфире авторская программа «Гинекология с доктором Бахтияровым». Я – доктор Бахтияров, а в гостях у меня сегодня потрясающая девушка Светлана Балашова. Сегодня мы хотим затронуть очень важные и непростые вопросы относительно страховых программ – именно страховых программ, которые позволят решать вопросы, в том числе, в отношении онкологических заболеваний, то есть как страховые программы могут софинансировать решение проблем с онкологией.

Светлана, для начала мы начнем с моего классического вопроса: как Вы пришли в страхование?

Светлана Балашова:

Как я пришла в страхование? Я скажу, что случайности неслучайны, и мой приход в профессию точно такой же. Еще в школе я знала, что хочу учиться на экономическом факультете, поступила в академию; в 2003 году государство решило, что нам не хватает специалистов в области страхования, и добавило к моей учебе еще специализацию страхование. Параллельно в 2003 году я также случайно решила временно устроиться на работу в страховую компанию РОСНО. Ничего не бывает более постоянным, как временное. Собственно, так и начался мой путь в страхование. В настоящий момент мой портфель состоит из договоров добровольного медицинского страхования и договоров страхования ответственности пациентов, которые участвуют в клинических исследованиях.

2003 год для меня – первая веха карьеры. Следующая веха – 2014 год. Почему я вспоминаю именно 2014-й? Потому что именно тогда меня пригласили на проект по подготовке страховой программы от критических заболеваний. Основной задачей проекта было придумать что-то такое, что нужно здесь и сейчас. Нужно было проанализировать все предыдущие программы по страхованию жизни, по страхованию от онкологических заболевании: почему они не работали, почему не было ажиотажа и спроса на них, в чем была основная проблема разработчиков программы? Мне было 32 года я хочу обратить внимание на возраст, и именно тогда, после того, как я поработала в проектном офисе, во мне созрело решение, что я хочу купить эту программу и задалась этим вопросом.

Следующий, наверное, период становления – это 2018 год, когда появилось очень много новых программ и проектов. В настоящий момент очень много способов получения информации по новым методом лечения, они стали доступны. Я думаю, что всё, что сейчас есть – это часть из прошлого и часть – современная трактовка того, что уже было, но сейчас немного изменилось.

Камиль Бахтияров:

То есть Вы помогаете нашим уважаемым пациентам не запутаться в количестве программ и подобрать именно то, что каждому нужно, – я правильно понимаю?

Светлана Балашова:

Когда я разговариваю со своими клиентами на эту, довольно тяжелую тему для многих, говорю только об одном: лучше иметь какой-нибудь полис, чем не иметь его вообще. Я хочу, чтобы данный постулат прошёл красной нитью через всю передачу. Способов получения финансовой поддержки для любого критического заболевания очень много, но, если нет вообще ничего, полагаться только программу, которая гарантирована государством, не стоит.

Камиль Бахтияров:

Что у нас происходит сейчас в онкологии, какая статистика? Происходит ли рост заболеваний, или, наоборот, с какими-то проблемами нам удалось справиться?

Светлана Балашова:

Статистика – очень хорошая штука. Статистику любят страховые компании. Почему они ее любят? Для врачей очень важным моментом является сам диагноз, прогнозы, способы лечения, методы лечения. Для страховых все просто: каждая болезнь имеет свою стоимость, и мы каждую болезнь оцениваем с точки зрения, сколько денег мы потратим на лечение того или иного пациента? Мы сейчас говорим не только про структуру ДМС, мы говорим и про структуру ОМС, потому что это тоже бюджет. Поэтому, с одной стороны, все страховые компании пришли к тому, что нужно проводить какие-то примитивные мероприятия, различные программы. По статистике мы видим некий рост онкологических заболеваний, но эксперты это связывают, скорее, с улучшением диагностики и качества услуг, которые оказаны внутри различных лечебных учреждений. Это ранняя выявляемость, в том числе, это осознанный шаг пациентов, которые слышат то, что происходит, смотрят передачи по телевизору, активно участвуют в соцсетях, видят переписки, активные чаты и потом принимают решение, что нужно дойти до доктора.

Камиль Бахтияров:

То есть пациенты понимают, что, кроме них, их проблему никто не решит?

Светлана Балашова:

Я очень надеюсь, что большинство пациентов именно таких. Но, как показывает практика, есть некая психологическая составляющая. Возвращаясь к статистике: у нас ежегодно регистрируется более 500 тысяч заболевших, новых заболевших раком. Обычно я смотрю статистику международного центра по развитию программ, который даёт статистические данные. Получается следующая структура, что мужчины и женщины заболевают примерно одинаково. Но, по типологиям заболевания в женском раке лидирует, конечно, рак молочной железы – это 25 %, можно смело сказать и, к сожалению, показатель практически не меняется. Следующее заболевание, наверное, Вам знакомо в практике – это онкология, связанная с телом матки, рак шейки матки. Чуть-чуть уступает желудок и рак яичников. Если сложить все раки, которые присущи женской репродуктивной системе, то они составляют примерно 49 % всех онкологических заболеваний.

Камиль Бахтияров:

В отношении сознательности наших пациентов у меня перед глазами стоит один слайд из презентации всеми нами уважаемого профессора Карташевой Аллы Федоровны, когда мы видим женщину с огромной язвой на молочной железе. Самое неприятное, что эта женщина оказалась доктором, терапевтом. Когда ее спросили, почему вы не приходили к врачу, она ответила: «Я думала, что у меня экзема». Этот слайд, с которого начинается презентация, повествование о патологии молочной железы, у меня до сих пор стоит пред глазами. Я считаю, что просветительская работа у нас недостаточная. Если сам доктор не может себе поставить диагноз и не может вовремя прийти, то, наверное, это большая беда.

Светлана Балашова:

Я с вами согласна. Более того, следует обратить свое внимание на превентивные меры, к которым страховые компании относятся очень хорошо. Чем они вызваны? Взять ту же самую статистику: в США экономика теряет 90 млрд долларов на больничных листах, то есть за то время, пока люди болеют. Если мы делаем превентивные прививки от гриппа, то экономия может составлять не сотни долларов, а миллионы долларов. В страховых компаниях я часто встречаю бонусные программы для корпоративов, когда нам выгоднее подарить 100, даже 1000 прививок от гриппа, чем оплатить одну госпитализацию, которая возможна после тяжелых осложнений того же самого гриппа. В гинекологии у нас есть заболевания и превентивные меры к ним, которые прекрасно входят в программу ДМС. В программу ДМС входят, в любом случае, обслуживание у гинеколога и маммолога, и ограничений ни по посещению врача, ни по анализам никаких нет. Все заболевания, передающиеся половым путем, хорошо диагностируются, поэтому входят в стандартные программы. Я думаю, что ТОП-10 страховых уже не ограничивает никак эти исследования. УЗИ для того, чтобы выявить патологии, безусловно, входят в программу. КТ, МРТ – это необходимые методы, для того чтобы поставить диагноз.

Камиль Бахтияров:

Наверное, КТ и МРТ по согласованию делаются?

Светлана Балашова:

Чаще всего, да. Но, если есть подозрение, то, в любом случае, до постановки диагноза никаких вопросов не возникнет. Если разбирать более подробно, то, согласно полису ДМС есть, как минимум, 2 скрининговых мероприятия, которые точно входят в программу, не требуют длительного ожидания в очереди, проходят в комфортных условиях – это маммография или УЗИ молочных желез, МРТ при необходимости, это может быть осмотр у гинеколога и Пап-тест, о котором, кстати, не все до сих пор знают. У нас есть корпоративы, в которых по 15 тысяч человек, – часть сотрудников находится в Москве, часть сотрудников находится в регионах, где-нибудь в Тульской области, в Рязанской, во Владимирской области.

Камиль Бахтияров:

Вообще, это стандарт ведения пациентов. У меня еще такой вопрос: страховки бывают разные – авансовые, фактовые. Как в этой ситуации быть? Насколько я знаю, авансовые страховки тысяч 15, наверное, на 1 человека в год. Примерно, я могу путать. ДМС фактовые, естественно, оплата идет по факту, если у человека есть проблема, если у человека есть заболевание, и ему попался грамотный доктор. Как быть тем пациентам с авансовыми страховками? Кроме того, ведь профосмотр не входит в страховку ― вопрос очень щекотливый?

Светлана Балашова:

Давайте, я начну с определения страхового случая. Страховым случаем является острое заболевание, обострение хронического заболевания, травмы, отравления, или жалобы, с которыми обращается пациент. Если пациент приходит к гинекологу, то жалобами могут быть 2 состояния – это боли, кровотечения, или какая-то еще проблема, которую пациент озвучивает на приеме. Сложно судить за все страховые компании, потому что программы одной страховой отличаются от другой страховой. Тем не менее, большинство программ предполагают возможность получения помощи. Авансовая программа тоже включает те самые исследования, которые есть и по фактовой. Дело в том, что у нас почему-то понятие «жалобы» у пациенток – это строго температура, повышенное давление и кровотечение. А про такую жалобу, например, как боль, не всегда женщина вспоминает в первую очередь. Что они могут отметить? Они могут отметить смещенный цикл. При этом очень часто, и много женщин отмечают этот момент, когда просто сбитый цикл – пациентку сразу автоматом отправляют в кассу, потому что не входит лечение такой ситуации. Но, повторюсь, что тут есть 2 пути решения. Если проблемы только с циклом, то можно подключить нейроэндокринный синдром, и все гормоны, все исследования в том числе, программа позволит разобраться с проблемой сбитого цикла. Если есть другие жалобы, то никаких ограничений по исследованиям быть не может.

Камиль Бахтияров:

Я встречал ситуации, когда, назову их так, хитренькие пациентки говорят: «Я пришла к Вам провериться». Когда им говоришь: «У Вас профосмотр не входит», – начинает просить: «Ну, напишите что-нибудь, доктор, напишите! Что, Вы не можете написать мне жалобы? Но мне надо провериться!» Как с этим бороться?

Светлана Балашова:

К сожалению, потребительский экстремизм – я иначе его назвать не могу – тоже имеет место, но, я думаю, что нужно быть честными и, как минимум, хорошо прислушиваться, в том числе к себе. Да, я понимаю, что раз в год сходить к гинекологу и провериться у маммолога – это совершенно стандартная программа и никаких вопросов нет. Перейдя к тяжелым диагнозам, скажем, что тот же самый рак шейки матки может развиваться и бессимптомно, женщина его не чувствует. Если она раз в год показывается гинекологу и если она знает, что такое ВПЧ – я думаю, что уже все о нём знают, – то, вероятно, самым лучшим способом избежать рака шейки матки будет первично сделать прививку, то есть сделать превентивные шаги для того, чтобы избежать диагноза. А дальше следовать рекомендациям доктора. Та же самая дисплазия, рак появляется не сразу, значит, если женщина приходит проверяться, зная, что у нее проблема – это уже проблема и совершенно страховой диагноз.

Если сложить все раки, присущие женской репродуктивной системе, то они составляют примерно 49 % всех онкологических заболеваний.

Камиль Бахтияров:

Когда рак шейки матки начинает беспокоить, обычно бывает уже поздно, скажем откровенно. У меня были ситуации, когда приходит пациентка с маленьким прыщиком над губой и говорит: «Мне нужен гинеколог, дерматолог и, конечно же, косметолог». Конечно, ты с этой пациенткой разговариваешь по-другому, объясняешь про излишние обследования. Поэтому, мне кажется, как Вы сказали, пациентский экстремизм все-таки присутствует.

Светлана Балашова:

Присутствует, конечно. К сожалению, я не знаю способов, как снизить эту нагрузку на врача, потому что врач находится под давлением сразу трех сторон. Первое – это пациент. Мы ставим пациента всегда во главу угла и стараемся помочь, когда действительно необходимо. С другой стороны, есть страховая компания, которая проверяет необходимость назначения.

Камиль Бахтияров:

Конечно, и вычитает деньги, в том числе, и с доктора! Ни одна клиника не хочет иметь жалобу, даже небольшую жалобу, потому что от этого будет зависеть, насколько я понимаю, заключение договора с клиникой на следующий год. Насколько я знаю, у страховых компаний существует рейтинг антиТОП и ТОП, что для меня, например, не очень понятно. Не будем называть конкретные страховые компании и конкретные клиники. Есть, например, очень серьезные сетевые клиники, которые вошли в антиТОП. Не очень понятно, почему? Причем, клиники, которые были построены с помощью страховых компаний.

Светлана Балашова:

В каждой страховой есть свои рейтинги. Но я знаю страховые компании, в которых рейтинг состоит из 3-х частей: первую часть составляют сами пациенты, вторую часть составляют врачи, третью часть составляют эксперты внутри страховой компании. Пожалуй, есть одно средство, чтобы бороться с пациентами-экстремистами – это франшиза. Франшиза, к сожалению, не так часто у нас применяется, но, тем не менее, она есть. Это когда часть средств оплачивает сам пациент, то есть софинансирует собственное лечение. Может быть и 5, и 10 %, и 15 %, в зависимости от клиники. В таком случае пациент начинает более адекватно относиться к назначениям. Если для пациента все бесплатно, как он может оценить качество услуги? Если мы за нее платим, то мы оцениваем, насколько услуга соответствует нашим ожиданиям. Пациент пришел к доктору, 10 раз сходил на прием, и улучшение не состоялось; но для него бесплатно, он продолжает ходить к тому же доктору и не имеет никаких претензий. Если он один раз заплатил за прием, доктор ему не понравился, даже если заплатил 100 рублей, 200 рублей, он обязательно об этом скажет, и в следующий раз лишние назначения МРТ, – у нас же любят при любом заболевании спины просить массаж, лечебную физкультуру, МРТ…

Камиль Бахтияров:

Да, люди у нас очень любят лечиться! Я по своей клинике смотрю: здоровые товарищи приходят на такое количество физиотерапевтических процедур и на массаж, мне просто хочется уже руку подставить, помочь подняться на 2-ой этаж.

Светлана Балашова:

Мне кажется, это немного околомедицинские услуги. К медицинским услугам чаще всего как раз вопросов нет, а околомедицинские услуги, к сожалению, страдают от слегка пересыщенного и не всегда обоснованного спроса.

Камиль Бахтияров:

Сейчас многие частные достаточно серьезные клиники вступают в систему ОМС, в систему ВМП. Как Вы к этому относитесь как специалист по страхованию?

Светлана Балашова:

Я отношусь положительно. Наверное, в моей жизни было много клиник. Я каждый день бываю в какой-то из клиник, общаюсь и с докторами из частного сектора, и с докторами из государственных клиник. Могу сказать одно, что хороший доктор везде будет хорошим, в частной клинике или государственной. У государственной клиники решен вопрос с пациентами, им не нужно привлекать пациентов, пациенты к ним сами придут, потому что есть полис обязательного медицинского страхования. В частных клиниках подчас работают прекрасные врачи – может быть, выходцы из государственных поликлиник, может быть, те, кто когда-то, закончив институт и отучившись в Европе, вернулись в Россию и решили строить свою медицину. Мне очень нравится качество многих услуг, которые оказываются в частных клиниках, я уже не говорю про условия, потому что подход «лицом к пациенту», на мой взгляд, все-таки хромает в государственных учреждениях.

Камиль Бахтияров:

Хромает, наверное, сервисная составляющая?

Светлана Балашова:

Я бы сказала, что, возможно, только сервисная составляющая. Но у нас есть момент, когда доктор действительно очень устает, он один-единственный, и он вынужден работать в тех условиях, которые ему предложили. Обычное амбулаторное звено у нас больше всего и страдает.

Камиль Бахтияров:

12 минут на пациента ― это нереально! Если приходит бабушка, она за 12 минут только раздеться успевает, а с ней еще надо поговорить.

Светлана Балашова:

Как раз на то, чтобы поговорить, объяснить пациенту, рассказать маршрут, времени не хватает. На мой взгляд, единственный способ – либо увеличивать количество времени, которое доктор должен проводить с пациентом, для того чтобы рассказать, – я уж не говорю про то, чтобы поддержать. Хотя бы объяснить, куда еще пациенту надо пойти, потому что сроки, которые есть и прописаны в стандартах, совершенно не соблюдаются. Я не готова сказать о том, что для получения качественной услуги, наверное, придется достать и свой кошелек. У нас есть только один способ ускорить процессы до постановки диагноза – это иметь полис ДМС, за которой тоже придется заплатить. То есть все равно стоит выбор: вы покупаете полис ДМС и тогда до постановки диагноза включены гистология, биопсия, если необходимо, КТ, МРТ, как я уже говорила. После постановки диагноза полис ДМС заканчивает свою работу по онкологическому диагнозу. Он продолжает работать по остальным, по другим случаям, но именно онкологический диагноз – уже не страховой случай по стандартным программам. Те программы, что есть сейчас, развиваются, и скоро будет возможно.

Возвращаясь к частным клиникам, еще раз повторюсь, что у меня очень хорошее отношение к тем клиникам, которые берут на себя обязательства по лечению онкологических заболеваний. Я не говорю, что это все клиники, потому что, конечно, на рынке есть и недобросовестные клиники, которые работают в этом сегменте. Но есть клиники, которые отвечают всем стандартам, работают по европейским протоколам, практически все доктора в этих клиниках имеют зарубежные стажировки, они прекрасно говорят на английском. У меня есть собственная теория, что, если ты придешь в кабинет к доктору и заговоришь с ним на английском, и он совершенно спокойно тебе ответит – это хороший доктор. Это значит, что доктор может развиваться, он много читает, что у доктора есть сведения, которые он получает из других источников.

Что касается самой структуры. Есть несколько инструментов, для того чтобы пользоваться всеми благами, которые нам может давать дополнительная поддержка со стороны дополнительных продуктов. Частные клиники переходят сейчас в структуру ОМС, но нужно сказать, что структура ОМС весьма интересная, частная клиника тем и отличается от государственной, что не может оказать весь комплекс услуг, которые могут быть предложены пациенту.

Камиль Бахтияров:

Конечно, есть очень дорогостоящие случаи, которые могут решаться только на уровне институтов.

Светлана Балашова:

У нас нет многофункционального центра, который ведет пациента от момента постановки диагноза до его реабилитации. Если мы сейчас разделим всю жизнь онкопациента, то сначала будет диагностика и установка диагноза, потом лечение, потом реабилитация.

Камиль Бахтияров:

Мне кажется, с реабилитацией вообще у нас очень сложно. У нас много хороших хирургов-онкологов, которые могут прооперировать, а как потом пациенту жить? Качество его жизни, в том числе, помощь психологов – так называемых, онкопсихологов – их вообще единицы.

Светлана Балашова:

Согласна, что и онкопсихологов единицы, да и вообще хороших психиатров нужно поискать. У нас есть некое разделение, и вообще, мне кажется, психиатрическую службу в этом плане немножко прищемляют, потому что пациент никогда не бывает один. Мой знакомый онколог говорит о том, что, когда пациент приходит к нему на первичный прием, первое, что он делает – выглядывает в коридор и смотрит, с кем пришел пациент. Здесь тот случай, когда человеку нужно капать химию, а у него помидоры поспели, и все гайдлайны летят в тартарары только потому, что у пациента в приоритете огород. Пациент готов лечиться, готов слышать доктора, но у него рядом есть и другие люди, которые его окружают, и сбрасывать со счетов его окружение ни в коем случае нельзя. У нас же, помимо обычной медицины, активно, буйным цветом цветет альтернативная медицина. Кстати, надо отдать должное – страховые компании ни в коем случае и никогда не оплачивают ни гомеопатию, ни остеопатию, ни альтернативные методы лечения.

Камиль Бахтияров:

Если хотя бы посмотреть количество объявлений, которые публикуются вблизи онкологических учреждений, – и настойки такие-то, и акульи плавники, и чего только нет! Я видел своими глазами. Это, действительно, беда! Беда, особенно из-за того, что наше население еще недостаточно информировано, что нельзя эти методы применять, что они могут только ускорить гибель пациента.

Светлана Балашова:

Я согласна. Я понимаю, что есть альтернативные методы, которые никоим образом не мешают, – например, если кто-то будет с утра заваривать себе клубничный чай, ничего страшного не случится. Но, если человек будет отказываться от лечения, либо употреблять соду, пить перекись водорода, всё, что может сильно повредить, – к сожалению, подобные советы имеют место, и с ними мало что можно сделать. Больше читать, больше смотреть, больше общаться с людьми.

Возвращаюсь к теме, чем мы можем помочь? Вернемся к тому, с чего начали, – что каждая болезнь имеет свою стоимость. Вакцина против папилломы человека стоит 36 тысяч рублей за полный курс в России, от 30-ти до 36-ти. Операция, например, по конизации при дисплазии стоит уже чуть больше, чем прививка, потому что туда входит стандартный госпитальный комплекс, некие обследования, послеоперационный период, собственно, сама операция. Если уже рак, то стоимость возрастает в разы. Еще совсем недавно стоимость лечения рака по многим заболеваниям, включая операцию, укладывалась в миллион. Переломным моментом для России, наверное, стал 2006 год. Именно тогда в Россию пришел препарат герцептин. Если стоимость лечения рака груди в среднем с учетом всей химиотерапии и операции могла составлять тысяч 600-700, то с приходом герцептина сумма выросла уже до нескольких миллионов. Страховая компания, принимающая на себя клиентов, которые готовы оплачивать лечение и диагностику критических заболеваний, автоматически предполагает, что неизвестно, какая конкретно опухоль какого конкретно органа на какой стадии будет. Соответственно, мы изначально закладываем в тарифы некоторые суммы, причём, понимаем, что невозможно оценить, на какой стадии будет обнаружено заболевание, поэтому берем по максимуму.

В России в дополнение к полису ДМС существуют 2 большие группы полисов по страхованию от критических заболеваний.

Что касается пациентов, то мое мнение, я уже говорила ранее, что лучше иметь какой-то полис, чем никакого. Полис ОМС тоже нужен, без него никуда. Тот же самый кибернож, гамма-нож, лучевая терапия – очень дорогостоящие процедуры, лечиться за деньги крайне дорого. Я, наверное, не смогу назвать навскидку ни одного частного центра, который вошел в структуру ОМС, и хорошо проводит эти процедуры. По стоимости той же лучевой терапии, там одна фракция может стоить 12000 рублей, а фракций может быть 10, 15, 20, 30 по решению лучевого терапевта. Соответственно, стоимость лечения складывается из стоимости фракций. Если пациенту необходима дополнительная помощь, не важно, на каком этапе, – хирургическое ли лечение, либо химиотерапия, либо таргетная терапия, либо что-то еще, – всегда возникает вопрос: где брать деньги? В России в дополнение к полису ДМС существуют 2 большие группы полисов по страхованию от критических заболеваний. Их можно поделить на 2 большие группы. Одни предполагают лечение, программы с лечением в России либо за рубежом, и есть программы с выплатой. Программы с лечением тут же решают вопрос маршрутизации, программы с выплатой предполагают, что человек знает, к кому пойти. Он идет своим путем. Он даже может при определенных обстоятельствах решить, что не хочет тратить деньги на лечение, а хочет их оставить на жизнь, или будет лечиться в структуре ОМС, но при этом финансовая поддержка, которая оказывается ему за счет этих полисов, останется в семье, и он не потеряет доход, который у него был до заболевания.

Камиль Бахтияров:

Можете озвучить сумму, сколько стоят такие полисы?

Светлана Балашова:

Полисы стоят от 10 000 рублей, в среднем, максимальная цена может ограничиваться страховой суммой. На физическое лицо с лечением за рубежом средняя цена около 20 000 рублей в год.

Камиль Бахтияров:

Абсолютно нормальная цена.

Светлана Балашова:

Но, у нас и рынок не такой большой. Например, в 2016 году количество обращений по отношению к количеству проданных полисов было незначительным. Чаще всего такие полисы покупают корпораты для своих сотрудников, иногда сотрудники даже не знают о том, что у них есть такая программа. На мой взгляд, не совсем показательным является объем полисов, которые собирают страховой компании ровно из-за таких дел.

Почему я акцентировала наше внимание на моем возрасте 32 года, когда я впервые задумалась о том, нужна ли мне страховка? На мой взгляд, весь пул клиентов, которые интересуются страхованием, можно разделить на 3 части. Взрослых людей, которым бы положено задумываться о покупке страховки, можно ограничить возрастом от 18-ти до 30-ти, в таком возрасте у людей пока молодые родители, то есть возраст 40 с небольшим. Человек ни о чем не задумывается, пока нет детей, пока студенческие годы, всё весело и прекрасно. Следующий возраст отмечается, это 40-50 лет. Почему отдельно выделяю? Потому что многие уже столкнулись с тем, что некоторых бывших одноклассников не досчитались, потому что наступило то самое критическое заболевание, может быть и инсульт, и инфаркт, и онкология, всё что угодно. В тот период у человека уже обострились хронические заболевания и, соответственно, на стоимость полиса значительно влияет медицинский андеррайтинг. Самый пиковый возраст покупки полисов –возраст от 30 до 40 лет. Очень интересно слышать, когда я спрашиваю своих клиентов, почему они решили купить полис. При ответе бывает образ пациента, бывает образ клиента; чаще всего это мужчина, который говорит о том, что «у меня появились дети, у меня появились кредиты, и если меня не станет, кто будет кормить мою семью?» Опять же, родители повзрослели, у родителей появились проблемы, которые стоят очень дорого. Наверное, такой образ клиента, который готов купить полис.

Камиль Бахтияров:

Есть разница в цене в зависимости от возраста?

Светлана Балашова:

Конечно! Чем старше человек, тем выше цена. Но, надо еще сказать, что есть долгосрочные полисы. Если полис заключается в более раннем возрасте, например, в возрасте 20-25 лет…

Камиль Бахтияров:

Что значит «долгосрочный»?

Светлана Балашова:

У нас все договоры делятся на краткосрочные, годовые программы; а есть долгосрочные, он может быть 10, 20, 30 лет с оплатой взносов раз в год в течение 30-ти лет. В любой момент полис можно прервать, но, если договор заключен на долгий срок, это значит, что не будет медицинского андеррайтинга. Андеррайтинг проводится только в самом начале, если это договоры именно такого плана, потому что на рынке появилось много коробочных продуктов, которые не предполагают медицинского андеррайтинга, а достаточно информации о том, что не было в семье анамнеза, что человек никогда не болел критическими заболеваниями и в настоящий момент здоров.

Камиль Бахтияров:

То, что Вы рассказали, действительно, удивляет. Основная проблема в том, что большинство из нас не знает про эти продукты, их надо популяризировать. Вы сами говорите, что корпорации их покупают, а люди даже не знают, что у них есть такая страховка. Что делают страховые компании, как они популяризируют?

Светлана Балашова:

Очень хороший вопрос. В 2013 году я совершенно случайно наткнулась на статью «ВТБ Страхование», статья была про рак. У нас все статьи делятся на 2 типа из тех, которые я читала. Первая статья: человек с онкологическим диагнозом пришел к врачу, что-то сделали, случилось чудо, он выздоровел. Создается ощущение, что не было кропотливой работы доктора, не было работы хирурга, химиотерапевта, а было волшебное стечение обстоятельств и собственное состояние организма. Вторые статьи больше похожи на хоррор, когда все было отлично, никто ничего не подразумевал; человек приходит к доктору, диагноз, и очень быстро угасает. Статья ВТБ отличалась от всех остальных тем, что, во-первых, было обобщение, во-вторых, был очень позитивный фон, и впервые, наверное, я почувствовала посыл о том, что рак излечим. Был посыл, обращение к пациентам о том, что вы должны обратить внимание на свое здоровье. Вы должны пройти определенные скрининги, которые действительно адекватные; их на рынке не так много, может быть, 5 от силы, тех, что действительно работают. Позаботьтесь о своих близких, отведите пап на колоноскопию, а мам к маммологу и гинекологу. Была приведена статистика по пропорциям по выжившим пациентам. Я считаю, что нужно больше писать, больше говорить.

Камиль Бахтияров:

Популяризация, информация должны быть. Я, например, некоторые моменты сам не знал, сегодня выяснил. Вам надо чаще выступать, наверное, потому что информация очень ценная.

Светлана Балашова:

Наверное, она очень разрозненная, потому что кажется, что надо говорить более конкретно, по узким вопросам.

Камиль Бахтияров:

Мы с Вами сегодня говорим про конкретные продукты, и люди поняли, что это совсем не астрономические деньги. В принципе, и 10, и 20 тысяч рублей, я думаю, люди могут себе позволить в год.

Заканчивая передачу, я задаю свой классический вопрос: есть ли у Вас мечта?

Светлана Балашова:

Мечта есть. Опять же, возвращаюсь к эмоциональной теме. Совсем недавно, как молния, прозвучала новость о том, что женщины в подъезде собирают подписи против детей, больных онкологией. Вероятно, из-за страха, что рак заразный. Каждый боится и каждый живет так, как хочет. Всем хочется жить без болезней, но так не бывает. Часть людей пытаются закрыть глаза, отвернуться и сделать вид, что это не происходит и не с ними. Есть другая категория людей, которые считают, что, действительно, нужно помочь родителям, нужно помочь детям, нужно помочь своим родственникам, предложить помощь, рассказать информацию, которую они услышали в интернете, по телевизору, поделиться информацией с другими. Соцсети, кстати, очень хорошо этому способствуют. Но там, наверху, нет разделения людей на плохих и хороших, и когда что-то случается, оно может коснуться всех и каждого. В такой ситуации хочется, чтобы люди оставались людьми, чтобы остался человеческий облик. Наверное, тогда наступит эра милосердия, я очень люблю это выражение, и я жду, что эра милосердия все-таки наступит.

Камиль Бахтияров:

На этой ноте мы и закончим нашу непростую передачу. Спасибо Вам большое за то, что нашли время!