Кардиоонкология

Элина Аранович:

С вами «Европейская клиника» и новый цикл передач «Фокус на онкологии». Меня зовут Элина Аранович, я онколог, терапевт и кардиолог «Европейской клиники». Тема нашей сегодняшней передачи: «Кардиотоксичность в онкологии», более узкое направление ― «Кардиотоксичность при лучевой терапии». Наш гость Романов Денис Сергеевич – кандидат медицинских наук, врач-радиотерапевт и заместитель Генерального директора нашей клиники по науке.

Денис Сергеевич, у меня первый вопрос. Тема кардиоонкологии очень актуальна теперь в связи с тем, что выживаемость пациентов увеличилась, и пул пациентов, страдающих сердечно-сосудистой патологией, либо приобретших сердечно-сосудистое заболевание в ходе онкологического лечения, возрос. Насколько остро стоит вопрос кардиотоксичности в лучевой терапии?

Денис Романов:

Наверное, в целом, во всей онкологии и, в частности, в лучевой терапии, у нас всегда есть определенный поиск баланса между эффективностью лечения и его переносимостью, то бишь побочными реакциями. Если брать конкретно лучевую терапию, то мы находимся в постоянном поиске возможностей повысить эффективность непосредственно противоопухолевого лечения, тем самым выигрывая для пациента возможность жить как можно более долго и как можно более качественно. Иногда это, действительно, может быть ассоциировано с повышенным риском каких-либо лучевых повреждений, в первую очередь, сердца, в меньшей степени – сосудов. Данный вопрос решается неравномерно, потому что есть клиники, где процент тяжелых побочных явлений достаточно низкий, и есть, где вопрос стоит острее. Но, безусловно, при лечении ряда нозологий с использованием лучевой терапии или совместной химиолучевой терапии, тем более, мы должны максимум внимания уделять тому, чтобы избежать развития кардиотоксичности. Поэтому мы должны постоянно совершенствовать наши знания, совершенствовать технические подходы; где-то улучшать критерии выбора пациентов на лечение и подбора индивидуальной тактики ― кого-то стоит лечить более агрессивно, кого менее агрессивно; уметь оценивать, у кого на первом месте стоит онкология, но ровно также уметь находить тех, у кого на первом месте стоят сердечно-сосудистые проблемы, и с их учетом строить и онкологическую тактику.

Элина Аранович:

Но, в первую очередь, техническая задача, и решение таких вопросов зависит от вида и типа оборудования, парка оборудования. Либо это вопрос, в первую очередь зависящий от уровня докторов и их осведомленности, общей медицинской подготовки?

Денис Романов:

Интересный вопрос. Наверное, здесь есть определенный стык. Оборудование однозначно важно. Дело в том, что ряд, можно сказать, устаревших моделей оборудования, применяемых в лучевой терапии, действительно, не в полной мере позволяет реализовать даже самую лучшую задумку доктора. Это касается не только кардиотоксичности, но касается ровно так же и эффективности лечения или других видов токсичности. С другой стороны, сам по себе замечательный, полностью обеспеченный всем необходимым аппарат для лучевой терапии сам собой пациента не полечит. Здесь опыт, квалификация, понимание врача значат очень и очень многое. К сожалению, бывают ситуации, когда желание максимально использовать возможности нового аппарата идет во вред конкретной ситуации именно из-за того, что лучшее – враг хорошего. То есть не учитываются нюансы лечения, которые были бы учтены при использовании более простого оборудования.

Еще важный момент – умение идентифицировать пациента, у которого риск развития проблем больше. К сожалению, не всегда узкоспециализированные врачи, такие как радиотерапевты, обладают полной возможностью оценить состояние сердечно-сосудистой системы, оценить предвестники, предикторы потенциально большей кардиотоксичности лечения. Здесь очень важен стык между онкологом, между лучевым терапевтом, и представителями терапевтических специальностей, в частности, кардиологом, аритмологом. Наверное, будущее за комплексом: техника, квалификация радиотерапевта и мультидисциплинарный подход.

Элина Аранович:

То есть будущее не только за техническим прогрессом, но и за прогрессом, за интеллектуальным развитием, профессиональным и междисциплинарным взаимодействием? Здесь будет, видимо, наш прорыв?

Денис Романов:

Если посмотреть исторически на ретроспективу развития, в первую очередь, техники лучевой терапии, то были времена, когда технические возможности нам вообще не позволяли ничего сделать. Ряду пациентов надо было вообще отказывать в лечении из-за того, что ожидаемая токсичность была ощутимо выше, чем ожидаемый эффект в лечении, и это было справедливо, то есть не было мотивацией врача отказать пациенту. Пациенты, бывало, обижались, говорили: «Но, как же так? Моего знакомого с такой же ситуацией лечат, облучают, а мне вы отказываете. Почему?» Было, действительно, не всегда легко объяснить, что это не связано с нюансами болезни именно онкологической, что связано с сердечно-сосудистым профилем данного человека.

Когда было 2D, очень мало было возможностей защищать сердце, потому что мы в первую очередь говорим о лучевом поражении этого органа. При переходе к 3D-технологиям, которые сейчас являются фундаментом всего, что происходит в лучевой терапии, безусловно, у нас появились объемные представления, появилась возможность дифференцировать различные части облучаемого объема и таким образом видеть, что здесь, например, сердце подходит близко к мишени, соответственно, мы должны снизить дозу, избежать нагрузки, иногда, может быть, даже отказаться от части профилактического облучения, для того чтобы поберечь сердечную мышцу. При совершенствовании технологии подведения дозы, появлении технологий IMRT и ее производных у нас появились очень хорошие возможности подводить более высокую дозу в интересующую нас область, снижать дозу в областях, в частности, сердца, во многих критических структурах до необходимых лимитов. Параллельно улучшались представления о лимитах, набирался мировой опыт лучевого лечения, врачи стали систематизировать, делать мета-анализы, и стали понимать, что, если мы, например, подвели дозу больше определенного лимита, то риск кардиотоксичности, например, 30 %, а если меньше, то, условно, здесь 10 %, или 5 %.

Элина Аранович:

Стало проще прогнозировать вред?

Денис Романов:

Абсолютно! Проще стало оценивать программу: хорошая это программа лучевой терапии, хороший это дозиметрический план, или плохой? Мы можем его использовать, или мы должны еще над ним работать, чтобы довести до разумного совершенства?

Достаточно прорывным моментом стало использование лучевой терапии с задержкой дыхания или вообще с контролем дыхательных движений. Одной из наиболее часто используемой и потенциально токсичной лучевой терапией является послеоперационное облучение грудной стенки молочной железы у соответствующих пациенток и даже пациентов. Применение задержки дыхания на глубоком вдохе чисто анатомически и геометрически позволяет существенно снизить нагрузку на сердце, а подчас вообще ее минимизировать, сделать ускользающе малой. Это происходит за счет того, что при глубоком вдохе грудная стенка выдвигается, если можно так сказать, вперед, отдаляется от сердца, а сердце, получается, уходит назад и вниз за счет расширяющегося легкого. Создаётся определенная дистанция, которая позволяет снизить дозу от терапевтически эффективной до терапевтически незначимой, которая и достаётся сердечной мышце.

Элина Аранович:

Но ведь такие методики можно было применять и ранее, или более современное оборудование позволяет чаще их использовать?

Денис Романов:

Некоторое время назад в рамках одного образовательного мероприятия в России был доктор из Америки, который рассказывал о том, что вполне допустимой методикой, используемой и в США тоже, является лечение на задержке дыхания на вдохе без какого-либо технического контроля. То есть пациентке по громкой связи сообщается, что нужно вдохнуть, она вдыхает, и проводится сеанс лучевой терапии. У такого подхода есть очевидное преимущество перед лечением на свободном дыхании, потому что реализуется как раз дистанция между сердечной мышцей и грудной стенкой. С другой стороны, у подхода есть очевидный недостаток, потому что даже если пациент может сделать несколько примерно одинаковых вдохов в течение одной сессии лучевой терапии, то не факт, что день ото дня он будет одинаково ощущать глубину своего вздоха. В другой день он может вдыхать недостаточно, и тогда часть порции ионизирующего излучения придется на воздух над грудной стенкой или молочной железой, а если он вдохнет чрезмерно глубоко, то часть этого потока придется на легочную ткань. И то, и другое однозначно не есть хорошо, потому что страдает и эффективность, и безопасность лечения.

Сейчас всё современное оборудование максимально оснащается определенными возможностями контроля дыхательных движений. Есть различные решения. Это может быть система, которая при наборе пациентом воздуха в легкие закрывает ему возможность выдохнуть, и пациент вот так, наполненный воздухом, условно, лежит течение лечения. Есть другая система, которая позволяет отслеживать перемещение грудной стенки за счет стоящего на ней маркера и, соответственно, если пациент начинает выдыхать, или заранее вдохнул не так, как нужно, то сам аппарат не позволит провести лечение.

Элина Аранович:

Производится коррекция самого режима?

Денис Романов:

Именно так. На мой взгляд, мы должны использовать только контролируемые технологии задержки дыхания, не должно быть без контроля, потому что это еще хуже. То есть мы усложняем методику, но не создаем условий нормальной ее реализации, хотя, судя по всему, и судя даже по докладу этого доктора, часть моих коллег не согласны со мной. В принципе, любая технология, тем более, сложная, которую мы используем – это, конечно, и энергозатраты, и интеллектуальные затраты, и финансовые затраты, поэтому можно понять и другую сторону лагеря. Но, мне кажется, здесь нет компромисса; если мы хотим лечить хорошо, то мы должны лечить хорошо.

Элина Аранович:

Если есть возможность оптимального выбора, то лучше прибегнуть к нему.

Денис Романов:

Именно так. Мы не должны соглашаться на полумеры, когда мы постарались сделать неплохо, но не стали доводить до конца.

Элина Аранович:

Насколько доктора-радиотерапевты ориентированы в вопросах кардиотоксичности? Большой ли процент их обращает внимание на анамнез пациентов, на вопросы сопутствующих кардиотерапевтических патологий, насколько с удовольствием и охотой, беседуя с пациентами, разъясняют все риски и необходимость дальнейшего кардиологического контроля? В целом, в рутинной работе как происходит?

Денис Романов:

Наверное, нам есть куда расти, такое ощущение складывается. В целом, попытки состыковать онкологию с другими дисциплинами в рамках медицины – это наше настоящее и наше будущее, потому что онкология в какой-то мере является обособленным миром. У пациента, который столкнулся с онкологическим заболеванием, иногда все усилия врачей неправомочно сосредоточены на этой болезни, а остальные проблемы решаются только по мере их настолько значимого обострения, что их уже нельзя игнорировать. Скажем так, нормальный радиотерапевт действительно не обладает и долей кардиологического опыта, как профильный специалист. По-хорошему, мы должны работать в содружестве с сильными кардиологами, которые имеют представление об онкологии. То есть должна быть своя специализация, и мы должны ряд действий согласовывать с ними и совместно обсуждать, приходить к решению не тому, которое нам нравится или которое мы привыкли делать, а приходить к наилучшему решению для конкретного пациента, уметь оценивать, что превалирует – онкология или кардиотоксичность.

К данной теме есть интерес, появляются доклады, работы, появляются совместные работы. Буквально недавно мы с очень уважаемым профессором коснулись темы, правда, к моему стыду, по ее инициативе. Она спросила меня, не будет ли мне интересно участвовать в проекте по определенной оценке нюансов кардиотоксичности у моих пациентов. То есть тема назревает.

Элина Аранович:

Насколько велика мотивация у радиотерапевтов и онкологов сотрудничать с кардиологами, с терапевтами? Ведь закрытость все равно остается.

Денис Романов:

Безусловно, она остается. Наверное, здесь больше вопрос определенных точек роста. Появляются специалисты, инициативные к чему-то новому, инициативные к тому, чтобы снять с себя шоры, осмотреться по сторонам, и за точками роста уже будут подтягиваться остальные. Способом повышения мотивации, как почти в любой сфере, является здоровая конкуренция. Если мнение пациентов об определенном докторе начинает звучать громко ― о том, что доктор был внимателен, что он действительно разобрался, что он сработал в составе команды с другими специалистами, попросил их о помощи, привлек к обсуждению пациента, ― то это создает благоприятный эмоциональный фон, которого в идеале хотелось бы достичь любому врачу. Такие точки роста, действительно, потянут за собой интерес к теме, желание развиваться, желание выйти на нехудший уровень, а то и опередить пионеров.

Элина Викторовна, а можно, пользуясь случаем, я сам задам Вам вопрос?

Элина Аранович:

Можно.

Денис Романов:

Ведь, кардиотоксичность – проблема не только лучевой терапии. В онкологии даже, наверное, не в первую очередь проблема лучевой терапии. Я знаю, что у Вас скоро будет доклад на конференции, посвященной кардиотоксичности, которая в конце пройдет ноября. О чем Вы планируете там рассказывать?

Элина Аранович:

Конференция состоится 28 ноября, она будет посвящена кардиоонкологии и взаимодействию кардиологов и онкологов, будет много интересных докладов, не только мой. Конференцию будет проводить наша «Европейская клиника». В последнее время проводится много мероприятий, тема стала очень актуальна, причем, не только в России, и во всем мире стоит очень остро, так как есть некая разобщенность профессионалов в своих сферах, а количество пациентов, нуждающихся в помощи как кардиологов, и так онкологов совместно, только растет.

Масса пациентов приходит к онкологу, ища онкологической помощи, специфического лечения, уже будучи отвергнутыми их коллегами-онкологами именно в связи с сопутствующей кардиологической патологией ― пациенты, перенесшие инфаркт, страдающие ишемической болезнью сердца, нарушениями ритма. Естественно, кардиологам и онкологам приходится взаимодействовать для того чтобы оказать оптимальную медицинскую помощь. Если в стационаре вопрос решается более просто, то на амбулаторном этапе разобщенность колоссальная, и передача информации от доктора к доктору страдает. В итоге страдает пациент, время тянется, упускаются сроки лечения, поэтому проблема очень актуальная.

Я думаю, что мой доклад будет посвящен в большей степени не научным вопросам или специфическим лечебным, а, скорее, социальной важности проблемы. Нужно привлекать внимание, особенно, врачей первичного звена, которые первыми сталкиваются с пациентами. Бывают случаи, когда онкологические больные, даже находящиеся в ремиссии, не получают банальную помощь в связи с острой респираторной патологией только из-за того, что доктора на участке первичного звена боятся назначить тот или иной препарат ― антибиотики, противовоспалительные, противовирусные средства, увидев в карте онкологический диагноз. Это в корне неверно! Я думаю, что подобные мероприятия будут помогать бороться и с такой проблемой тоже.

Денис Романов:

Спасибо! Я сам нередко видел и даже лично сталкивался с подобной проблемой, что оставило горькое впечатление о неосведомленности, когда кажется, что у пациента с онкологией вообще не может быть других проблем, или они настолько незначимы, что ими можно пренебрегать.

Разрешите еще вопрос? Вы же практикующий кардиолог и онколог, и, наверное, многие из пациентов, которые к Вам обращаются, уже получили мнение о своей болезни, о тактике лечения. Много ли среди них тех, кому неправомерно, неправомочно было отказано в специфическом противоонкологическом лечении именно по причине сердечно-сосудистой патологии, в котором они нуждались? При этом Вы видели прекрасные возможности либо скорректировать сопутствующую терапию, или подобрать противоопухолевую терапию, адекватную ситуации. Много ли таких пациентов?

Элина Аранович:

К сожалению, таких пациентов много, я думаю, что до 30 % пациентов сталкиваются с такой проблемой. Причем, на каком-то этапе это сопряжено с недостаточной коррекцией сопутствующей терапии, либо просто нежеланием докторов заниматься этой коррекцией, либо незнанием онкологами, химиотерапевтами существующих альтернативных режимов лечения, более щадящих по отношению к сердечно-сосудистой системе, менее кардиотоксичных, или возможностей лучевой терапии и других видов лечения. Порой, у докторов отсутствует клиническое мышление. Надеюсь, что со временем проблему удастся решить. Я много лет работала терапевтом и кардиологом. Столкнувшись в большом количестве с онкологическими пациентами и с данными нерешенными проблемами, у меня возникло желание получить специализацию по онкологии, и теперь нет конфликта интересов, кардиолог с онкологом находят общий язык в моем лице. Для себя я решила проблему так.

Денис Романов:

Если позволите, последний мой вопрос. На Ваш взгляд, как лучше: когда один специалист аккумулирует в себе прекрасные онкологические и прекрасные кардиологические знания, или когда специалистов два, один – прекрасный онколог, второй – прекрасный кардиолог, но они работают в тесном содружестве, во взаимопонимании, доверяют друг другу, могут положиться и могут найти всегда точку соприкосновения, найти баланс между клиническими представлениями каждого из них?

Элина Аранович:

Я думаю, что будущее за отдельными специалистами, работающими во взаимодействии. Бывает достаточно тяжело совмещать такие сложные и значимые специальности, нужны и определенные характерологические человеческие особенности, поэтому для массового применения моя ситуация не очень подходит. Лучше воспитывать и взращивать кадры, одинаково ориентированные и в кардиологии, и в онкологии, но умеющие сотрудничать и находить компромиссное решение. Это и есть междисциплинарный подход в своем проявлении.

Денис Романов:

Спасибо большое, Элина Викторовна!

Элина Аранович:

Денис Сергеевич, скажите, пожалуйста, а были в Вашей практике реальные случаи жесткой, тяжелой кардиотоксичности? Вы же наверняка наблюдаете своих пациентов длительное время после завершения лучевой терапии?

Денис Романов:

Были. Здесь надо оговориться, что не всегда легко оценить, какой из методов лечения какую лепту внес в развитие какой-либо проблемы у пациента. Опять же, с ростом технологических возможностей, действительно, мы сейчас неплохо умеем контролировать все процессы, хорошо умеем не допускать проблем, предупреждать их, подстраиваться под клинические аспекты ситуации пациента.

Еще очень важный момент в чем? Что по кардиальным проблемам пациенты редко возвращаются к лучевому терапевту. Например, пациентки с опухолью молочной железы получают доксорубицин содержащую химиотерапию, таксаны, они могут получать трастузумаб, это все кардиотоксичные препараты. Чаще всего химиотерапевты потом думают об этих проблемах, и во всем сообществе сложился стереотип: «Ну, Вы долго получаете противоопухолевый препарат, чему Вы удивляетесь?» Поэтому лучевые терапевты редко видят последствия своей работы.

Но у меня была пациентка, у которой нештатно был большой объем облучения, у нее был очень серьезный местно-распространенный процесс. Да, она была прооперирована, но, в том числе, у нее были достаточно значимо вовлечены лимфатические узлы в области лопатки. Получалось так, что ей надо было санировать и переднюю грудную стенку, и боковую, и заходить уже чуть ли не в сторону спины. Такой объем облучения невозможно было хорошо санировать, выполняя все критерии безопасности лучевого лечения. Мы выбрали некоторый компромисс в сторону эффективности потенциального лечения, потому что у нее была агрессивная опухоль. Безусловно, мы боялись ее рецидива, потому как резервов хирургического лечения уже бы не было. Спустя несколько месяцев она вернулась к нам с явлениями сердечной недостаточности, но какое-то время мы ее еще наблюдали. Мы ее наблюдали, а занимались ей кардиологи и химиотерапевты, она получала поддерживающую противоопухолевую терапию. В общем-то, на тот момент, когда мы видели ее в последний раз, ее проблему получалось контролировать, хотя, конечно, было тяжело видеть, потому что тут ты однозначно понимаешь, что это дело твоих рук.

Элина Аранович:

Но, с другой стороны, всегда нужно видеть и отрицательные результаты.

Денис Романов:

Безусловно! И нужно уметь признать, потому что иногда врачи до последнего не признаются себе в том, что вопрос не в окружающих, а может быть связано с моим лечением. Нужно уметь это делать, чтобы еще лучше понимать и прочувствовать потенциальные проблемы, которые могут быть связаны с твоим лечением.

Элина Аранович:

Да, без осознания своих ошибок движение вперед невозможно.

Есть информация, что лучевую терапию можно использовать при лечении нарушений ритма, это один из позитивных аспектов лучевой терапии. Расскажите, пожалуйста, что это за вид воздействия, и при каких ситуациях можно его использовать?

Денис Романов:

Призна́юсь, я сам не сталкивался с такой областью применения лучевой терапии, поэтому мне она кажется некоторым волшебством, потому что, во-первых, это работа с объемом в миокарде. Мы обычно стараемся сберечь сердце всеми силами, оно стойкое ко многим воздействиям, в том числе, и лучевому, но до определенного предела. Во-вторых, мне очень трудно ощутить процесс проведения лучевой терапии в столь подвижном и неконтролируемо подвижном органе. Да, мы умеем весьма хорошо и даже замечательно лечить метастазы в печени, опухоли поджелудочной железы, опухоли легких, мы умеем контролировать их подвижность, есть много различных способов. Но в сердце, кроме подвижности, связанной с дыхательным актом, кроме его стандартного перемещения, условно, вверх-вниз и взад, есть еще и собственная подвижность, ассоциированная с сокращением миокарда. Как ее контролировать, как ее, соответственно, редуцировать, как ее предупреждать? Я только читал о таком методе и был в полном восторге, потому что это что-то реально очень крутое! Но, не знаю, хватило бы мне духу взять и первым в России выполнить его у себя в клинике.

Элина Аранович:

Это иностранные разработки?

Денис Романов:

Да. Наверное, пока и благо, потому что мы любим сходу опережать, но есть ситуации, где надо сначала уверенно и постепенно догнать, а потом уже думать о чем-то другом. Действительно, есть работы и есть даже исследования, есть уже зарекомендовавшая себя технология стереотаксической радиохирургии у пациентов с желудочковой тахиаритмией, в частности. Есть очень красивые клинические случаи, когда фиброма, например, вызвавшая тахиаритмию, по объективным показаниям не была полностью удалена хирургически, а абляция дала лишь частичный эффект, а стереотаксическая радиохирургия в большой дозе буквально за один сеанс позволила подарить пациенту замечательный безрецидивный период. Лечение проводится за один сеанс, нет права на ошибку. Но, несмотря на то, что лечение проводится под наркозом, пациенту не требуется госпитализация, вечером он может быть уже дома, что, конечно, впечатляет. Мне бы еще хотелось это увидеть, хотя, как специалист в области онкологии и всем сердцем влюбленный в онкологическую радиотерапию, я прекрасно понимаю, что вряд ли когда-нибудь буду облучать пациентов с тахиаритмией. Но, хотелось бы увидеть, посмотреть, как работают смелые, решительные люди, ответственные люди. Это, должно быть, что-то действительно сногсшибательное!

Элина Аранович:

Вы являетесь радиотерапевтом, консультируете больных, лечите их, осуществляете клиническую деятельность. Плюс, Вы являетесь заместителем Генерального директора по науке. Насколько тяжело совмещать клиническую работу и организационную научную деятельность?

Денис Романов:

Физически, наверное, нелегко из-за того, что большой объем и клинической деятельности, и научной деятельности, они пересекаются между собой. Не всегда возможно все расставить в удобном временно́м порядке. Регулярно сталкиваешься с пересечением интересов, когда тебе нужно одновременно и думать о том, как помочь пациенту, и выполнять взятые на себя обязательства в области научной деятельности, их тоже нужно исполнять с той же острасткой, что и клиническую деятельность. С другой стороны, это интересно, это хороший вызов, он позволяет менять сферу деятельности в течение одного рабочего дня и, если можно так сказать, не застаиваться в стойле. С третьей стороны, еще до той чести, до того доверия, которое мне оказало руководство, мне нравилось заниматься научной деятельностью для себя – писать статьи, анализировать большое количество пациентов по различным клиническим ситуациям, с которыми я работаю, работать на стыке с коллегами, потому что хорошая статья очень часто пишется не одним человеком и не с точки зрения одного человека, и тоже имеет свою определенную мультидисциплинарность. Поэтому мне нравится. Понятно, я устаю физически, понятно, иногда даже истощение происходит, и ты думаешь: «Скорей бы день закончился!» Но, как только ты чуть-чуть восстановил силы, вновь хочется броситься и погрузиться с головой в решение и проблем.

Элина Аранович:

И вдогонку вопрос: как Вы справляетесь со стрессом, с усталостью, с возможностью эмоционального выгорания?

Денис Романов:

Любому, как мне кажется, врачу, пока он не столкнулся с эмоциональным выгоранием, кажется, что с ним-то оно точно не случится. Ты работаешь, у тебя что-то получается, тебе нравится, и ты думаешь: «Как так, почему рядом со мной работает врач, которому ничего уже не нужно, который устал и тяготится?» Думаешь: «Зачем ты работаешь дальше, и как ты вообще до этого дошел?» Но, как и во многом, если ты сам не попробовал, то не сможешь ничего сказать об ощущениях. Пока, наверное, в первую очередь, меня поддерживает любовь к профессии; я безумно счастлив тому, что в свое время по стечению ряда совершенно неожиданных обстоятельств, то есть совершенно случайно, я попал в радиотерапию, отучился, это моя первая и единственная профессия в медицине. У меня есть сертификат онколога, но я не являюсь практикующим онкологом, хотя постоянная работа на стыке с онкологией дает опыт и знания. 10 лет назад, по сути, я пришел в практикующую медицину, сразу стал лучевым терапевтом, и моя влюбленность, как в хорошей семье, только крепнет, перерождается в настоящую любовь и перерастает в желание никогда не расставаться.

Элина Аранович:

При этом возникающие трудности только укрепляют?

Денис Романов:

В общем-то, да. Но, с другой стороны, наверное, мне везло не сталкиваться с большими трудностями. Сейчас, когда читаешь ленту новостей, ты видишь, что многие коллеги сталкиваются с ситуациями, когда в их работу вмешиваются посторонние силы ― административные, юридические силы, еще что-то. Пока я избежал. Если вдруг мне придется с подобным столкнуться, то не знаю, как я себя буду чувствовать. Но пока все трудности были решаемыми, закаляющими, объективными.

Элина Аранович:

Если вернуться в прошлое, Вы бы выбрали профессию врача снова?

Денис Романов:

Да. Я не знаю, как я отвечу на вопрос через, условно, 10 лет, но сейчас однозначно да.

Элина Аранович:

Я думаю, что через 10 лет мы здесь наверняка встретимся. Очень интересная дискуссия, и очень приятно было с Вами сегодня пообщаться, обсудить вопросы кардиотоксичности в лучевой терапии, в онкологии, вопросы кардиоонкологии и взаимодействия, стыка наших дисциплин. Еще раз хочу напомнить, что 28 ноября состоится конференция по кардиоонкологии, проводимая «Европейской клиникой». Мы приглашаем докторов, коллег кардиологов, терапевтов, онкологов, лучевых терапевтов, всех желающих, организаторов здравоохранения участвовать в нашей конференции.

Может быть, что-то Вы хотите добавить пару слов?

Денис Романов:

Поблагодарить, Элина Викторовна, и сказать, что почту за честь, если вдруг еще у Вас возникнет интерес к лучевой терапии, то всегда рад буду ответить на Ваши вопросы и на вопросы наших слушателей!

Элина Аранович:

Но, Вы же будете выступать на конференции?

Денис Романов:

Да. Тема будет касаться в некоторой степени того, о чем мы сегодня говорили. Там будут уже наглядные клинические примеры, немножко коснемся конкретных ситуаций.

Элина Аранович:

Спасибо большое!

С вами была «Европейская клиника», Элина Аранович и наша передача «Фокус на онкологии».