Опухоли глаз у детей

Игорь Долгополов:

Я доктор Долгополов, у меня в гостях сегодня офтальмолог, доктор медицинских наук Татьяна Леонидовна Ушакова.

Болезни глаз относятся к очень чувствительной сфере, которая вызывает всегда внутренний трепет у людей, потому что болезни в животе, в голове — это одно, а тут глаза. Потерять зрение — всегда, конечно, большой страх у людей, один из самых больших страхов потерять зрение. Уже поэтому ваша область, где вы работаете, относится к областям, которые вызывают трепет даже у меня, как у доктора, не говоря об обывателе. Чтобы этот трепет был менее выраженный у людей, я хотел бы поговорить с вами на предмет, насколько действительно страшны опухоли глаз, лечатся ли они и так далее.

Скажите, пожалуйста, как можно заподозрить родителям, потому что, в основном, первые подозрения появляются у них. Потому что нельзя смотреть детей ежемесячно. Как можно заподозрить опухоль глаз у своего ребенка человеку, далёкому от медицины?

Татьяна Ушакова:

Среди внутриглазных опухолей детского возраста преобладает ретинобластома. Это младенческая опухоль, возникает в основном у детей до 2 лет жизни. Действительно, не секрет, что в большинстве случаев первыми диагностами заболевания являются родители. Какие же это симптомы? Это светящийся зрачок, или симптом кошачьего глаза, так называемый и, возможно, косоглазие, смещение глаза со своей оси. Как можно еще заметить: на фотографии, когда родители фотографируют своих детей, один зрачок красный, а другой зрачок, например, беловатый или желтоватый, или оба зрачка имеют такой цвет, не характерный для фотографического зрачка.

Игорь Долгополов:

То есть нет эффекта «красных глаз». Но для этого надо фотографировать со вспышкой, как я понимаю, или можно и без?

Татьяна Ушакова:

Можно и без. Также там, где ребенок занимается, должно быть яркое освещение. Офтальмологи всегда рекомендуют, чтобы там, где ребенок занимается, чтобы хорошо ему рассматривать предметы, игрушки, должен быть яркий свет. Иногда отблеск светового пучка отражается от поверхности именно опухоли, родитель замечает отблеск, что, конечно, его сильно настораживает. Нормальный родитель сразу берет ребенка и бежит к доктору.

Игорь Долгополов:

Давайте, об этом поговорим. Что надо сделать, когда что-то насторожило в глазу? Например, косоглазие, или «кошачий глаз», желтый зрачок на фотографии, асимметрия зрачков. Что надо делать родителям? Какой порядок действий?

Татьяна Ушакова:

В любом случае родитель должен предупредить об этом своего педиатра, первое, и второе — обсудить с педиатром направление к врачу-офтальмологу. Это в обязательном порядке. Врач-офтальмолог ребенка осмотрит, определит, если ребенок маленький, светореакцию для начала, чтобы понять, сохранены или не сохранены зрительные функции. Конечно, грамотный доктор, если к нему обращаются с такой жалобой, должен обязательно расширить зрачок медикаментозно. Существуют специальные капельки, которые расширяют зрачок. Потом посмотреть ребенка с широким зрачком. Безусловно, оптимальных условий для осмотра не будет, поскольку ребенка осматривают в сознании. Но, если существует опухолевый очаг достаточно больших размеров, или он располагается в центре (кстати, из-за этого глаз и косит), то доктор, офтальмолог, увидев нечто патологическое, должен отправить ребенка в специализированное учреждение, в профильное учреждение. Этим занимаются несколько федеральных центров, например, наш институт, институт Федорова и институт Гельмгольца — 3 основных учреждения, куда эти дети должны направляться.

Игорь Долгополов:

Вы перечислили 3 института, находящиеся в Москве, а что делать людям, живущим далеко от Москвы? Я не беру Центральную Россию, хотя и тут не всегда, не факт, что можно легко доехать из Ростова, например, в Москву. А из-за Урала, например? Или действительно, только в этих 3 центрах оказывают высококвалифицированную помощь? Есть еще места в России, где можно получить хотя бы первичную помощь? Или лучше ехать сразу в Москву?

Татьяна Ушакова:

Начнем с того, что ретинобластома является орфанным заболеванием, достаточно редким. Оно встречается приблизительно у одного на 15000 новорожденных. Не каждому офтальмологу в его практической деятельности повезет хотя бы раз увидеть эту опухоль воочию. Поэтому сложно говорить о том, что на местах могут оказывать действительно хорошую помощь, даже диагностическую, планомерную. Поскольку данное заболевание большая редкость, офтальмолог должен обладать опытом работы. Поэтому, самое главное: если заподозрена ретинобластома, доктор осматривает глазное дно, делает ультразвуковое исследование. На ультразвуковом исследовании видно гипоэхогенное образование, видна не норма. С этим ребеночек обязательно должен быть направлен в один из федеральных центров; с момента диагностики лейкокории до момента начала лечения идеальный период — две недели. Действовать надо быстро, потому что зрительная функция – это всегда очень волнительно и чувствительно. Чтобы не терять время, надо как можно быстрее оказывать поэтапную специализированную помощь.

Игорь Долгополов:

Плавно переходим к другому вопросу. Ряд стран, на которых мы равняемся или равнялись, по крайней мере, еще не так давно в лечении ретинобластомы, добились больших успехов. Например, Франция, где все было сосредоточено. Учитывая, что эта опухоль редкая, Франция – первая страна, где были сосредоточены все больные в одном институте, в институте Кюри в Париже. Все больные со всей Франции, и даже с севера Африки стекались туда, где, естественно, были сосредоточены лучшие кадры в этой области, велись все научные разработки, все новое внедрялось там. Учитывая, что, действительно, таких больных не много, опыт ты не приобретешь, работая в разных местах.

По заболеваемости наше население чуть превышает французское, 70-100 человек в год, максимально – 150 на всю страну. Это относительно небольшое количество. Поэтому у меня вопрос: считаете ли вы правильным такой подход к делу, когда все методики сосредотачиваются в одном центре? Если да, то есть ли планы у вас, как у ведущего офтальмолога в этой области, одного из ведущих точно в стране, создать такой центр, и на каких базах?

Татьяна Ушакова:

Спасибо большое за вопрос. Я недавно, буквально, на днях была на конференции Европейского общества офтальмоонкологов, которая проходила в Сиене. Италия — маленькая страна, но в Италии имеется 13 центров, где занимаются лечением ретинобластомы. Но не каждый центр владеет всеми методиками, а каждый центр владеет каким-то из разделов. При этом в Сиене находится основной референс-центр и основные специалисты, которые определяют тактически лечение, которые расписывают методологию лечения, это конечная точка, куда стекается вся информация. Информация о пациентах сосредоточена в этом одном центре, хотя 13 занимаются различными проблемами. Например, кто-то занимается локальными офтальмологическими методами лечения — это различные лазерные виды лечения, криолечение, брахитерапия — подшивание радиоактивной пластинки под опухоль или под склеру. В другом центре, например, занимаются протонной терапией, в третьем центре занимаются системной химиотерапией, в другом занимаются локальной химиотерапией — инъекции в глаз, интравитреальная химиотерапия и внутриартериальная химиотерапия.

Как обстоит дело у нас в России с лечением данного заболевания? В настоящее время основные методы воздействия на опухоль имеются в арсенале онкологического центра Блохина. Что у нас есть? Во-первых, у нас есть все виды современной диагностики, все то, что необходимо для уточнения диагноза или дальнейшего контроля за болезнью в ходе лечения. Это и магнитно-резонансная томография, это и ультразвуковая диагностика, компьютерная томография, ретинальная камера, и большой арсенал специалистов-диагностов. У нас достаточно широкая лечебная база, панель оказания лечебной помощи, начиная от системной химиотерапии и заканчивая локальной химиотерапией; наружное облучение, что сейчас у нас крайне редко применяется, но в некоторых случаях это необходимо – это есть у нас.

Из всех перечисленных методов лечения в нашем учреждении нет локальных офтальмологических методов воздействия, но все эти лечебные опции существуют на базе института Гельмгольца и на базе института Федорова. В 2013 году между нашими учреждениями был заключен договор об оказании медицинской помощи детям с ретинобластомой ограниченной группы. Группы ограничены по стадийности, то есть охватывалась не вся ретинобластома, а была только часть протокола. Это сотрудничество себя оправдало: если в одном из учреждений возникают проблемы с квотами, с ожиданием очереди, то эту функцию берет на себя второе учреждение и проводит лечение данной категории пациентов. Чаще всего воздействие локальными методами осуществляется на заключительном этапе лечения, если оно требуется после проведения химиотерапии. Сейчас я говорю о пациентах, которые подвергаются органосохраняющему лечению.

Конечно, уже давно назревала идея о том, чтобы в России существовали определенные стандарты, определенные подходы и одна школа, которая бы контролировала весь процесс. Дети бы были зарегистрированы в учреждении, в лечебных подходах была бы планомерность и преемственность. У нас эта идея назревала давно. Несколько дней назад на объединенном ученом совете было принято решение о создании национального научно-практического центра ретинобластомы, так скажем, на функциональной основе, без привлечения дополнительных ставок, зарплат. То есть используется все то же, что имеется, только все более методично. Мы хотим с выпиской из решения этого ученого совета обратиться в Министерство здравоохранения для получения одобрения. Соответственно, будем беседовать, разговаривать уже с центрами, с теми, с которыми мы вступали ранее в деловые отношения, на тему их вступления в наш центр, чтобы он был единым. Там будут распределены все обязанности: кто-то будет заниматься локальными методами воздействия, кто-то химиотерапией будет заниматься, чем-то будет похоже на сиенскую систему.

Игорь Долгополов:

Наука – это хорошо, а что это даст больным?

Татьяна Ушакова:

Что это даст больным? Во-первых, поскольку все здесь сосредоточено, больные будут получать высококвалифицированную помощь и все те опции, которые существуют в мире. Я надеюсь, что, благодаря созданию центра, уменьшится отток пациентов на лечение за рубеж, поскольку, на мой взгляд, отличные результаты лечения за рубежом несколько преувеличены. У нас сейчас есть неоспоримые доказательства того, что мы движемся в одном направлении и результаты у нас ничуть не хуже.

У нас сейчас есть неоспоримые доказательства того, что мы движемся в одном направлении с зарубежными коллегами, и результаты лечения у нас ничуть не хуже.

Игорь Долгополов:

То есть, создание центра позволит улучшить логистику, движение пациентов, и они будут знать четко, кто за что отвечает, куда идти. Чтобы они сами не метались в поисках врача, методик, какие лучше, какие хуже, а будет, так сказать, единый организм, который будет помогать пациентам находить оптимальное лечение, которое этому ребенку с этой конкретной стадией группы риска и нужно.

Татьяна Ушакова:

Да, и кто, куда и когда, да.

Игорь Долгополов:

Вы коснулись лечения за рубежом. Скажите, пожалуйста, есть разница в ретинобластоме, например, за рубежом и в ретинобластоме у нас? Я имею в виду в объемах, в запущенных случаях, в чем-то еще. Или мы, в общем-то, сравнялись в данном случае?

Татьяна Ушакова:

Мы сравнялись. Запущенные случаи, к сожалению, за рубежом тоже имеют место быть. На позапрошлый SEOP, в Ирландии, за два дня до начала конгресса проводилась конференция, посвященная как раз ретинобластоме. Было очень интересно посмотреть, была необычная секция. Принимали участие родственники пациентов, непосредственно родители. Они снимали фильм о своем ребенке на протяжении от начала диагностики, в ходе лечения, по окончании лечения и спустя некоторое время после лечения. Было много слез, поскольку, действительно, это очень эмоциональная сфера. Показывали фильмы о том, что действительно доктор не обратил внимание, запущенный случай, пришлось, к сожалению, в итоге провести калечащую операцию, удалить орган зрения. Поэтому нельзя сказать, что за рубежом только начальные стадии. Даже в развитых европейских странах, к сожалению, до сих пор встречаются запущенные случаи. Чаще всего это связано со сложностью диагностики, потому что не всегда она классически развивается. Вообще, любая болезнь не всегда развивается классически.

Игорь Долгополов:

Это правда. Скажите, пожалуйста, как попасть к вам в центр людям, у которых заподозрена ретинобластома? К нам в центр, естественно — я тоже работаю. Насколько это сложно? Требуются какие-то документы, или можно просто приехать? Для людей важен порядок, чтобы понять, как им прийти, а не мыкаться.

Татьяна Ушакова:

Конечно, в идеальном варианте нужно направление и информированность людей о том, что в данном учреждении проводится лечение данного заболевания. Соответственно, из регионов местное Министерство здравоохранения присылало бы сюда детей с оговоркой, что направляется в институт детской онкологии. Но для нас это, так скажем, необязательно. Любой родитель с ребенком, если возникает такая необходимость, может обратиться к нам — Каширское шоссе, дом 23. В любой рабочий день.

Игорь Долгополов:

Во второй части программы я хотел бы поговорить именно о методах лечения. Для всех представляется — опухоль, значит, прежде всего, хирургия. Это приносят из взрослой практики, потому что чаще люди сталкиваются с раком у взрослых. Естественно — хирургия, естественно — удаление. Трудно согласиться на удаление глаза ребенку, а если она двухсторонняя, то есть иногда и двух глаз, то значит сделать ребенка слепым. Это, конечно, кошмар любого родителя, и наверняка это является частой причиной отказов, или, по крайне мере, сомнений. Болезнь запускается в более продвинутую стадию, сложнее лечить, хуже прогноз.

У меня вопрос: всегда ли надо удалять глаз на современном этапе лечения, или можно постараться сохранить зрение? Если можно сделать, то в каких случаях?

Татьяна Ушакова:

Мне очень нравится выражение Кэрол Шилдс, это американский врач, детский офтальмоонколог, которая говорит, что лечение ретинобластомы — это баланс между жизнью пациента, сохранением глаза и зрения. Это действительно так. Лечение ретинобластомы складывается из нескольких составляющих и, как правило, бывает комбинированным или комплексным. Крайне редко, когда каким-то одним методом можно вылечить это заболевание.

Во-первых, мы делим это заболевание на две большие группы. Одна группа — это интраокулярные заболевание, когда болезнь находится внутри глаза, и экстраокулярные — когда опухоль прорастает глаз в смежные области, либо имеются отдаленные метастазы, то есть клоны клеток, которые с кровью или лимфой убегают в другие органы и системы, и там могут разрастаться. При экстраокулярной форме заболевания, конечно, должна выступать тяжелая артиллерия в виде интенсивной химиотерапии, иногда и высокодозной химиотерапии с пересадкой периферических стволовых клеток крови, облучение. Иногда, когда опухоль распространяется в центральную нервную систему, к сожалению, мы иногда говорим, что не можем помочь. Поэтому, когда опухоль имеет интраокулярную форму и пока она внутри глаза, надо немедленно начинать ее правильно лечить.

Какие опции в лечении у внутриглазной опухоли? В первую очередь, надо определить состояние зрительных функций. Второе — это состояние самого глаза: есть ли повышенное внутриглазное давление или нет, в соответствии с этим, развитие есть или нет болевого синдрома. Конечно, при наличии уже болевого синдрома, и в связи с вторичной глаукомой и повышением внутриглазного давления, к сожалению, в такой ситуации глаз сохранить нельзя, это абсолютное показание к оперативному лечению, к удалению глаза. Дальше, после хирургии лечение строится на основе исследования глаза в патоморфологической лаборатории. Определяется группа риска от наличия или отсутствия определенных гистологических факторов, и некоторые «счастливцы», в кавычках, конечно, не получают никакого лечения, если это стандартный риск. Либо они получают несколько курсов интенсивной химиотерапии, а иногда добавляется еще и лучевая терапия. И то, о чем я говорила — высокодозная химиотерапия. Если же опухоль имеет большие размеры, но нет еще пока вторичных изменений, то попытка сохранного лечения может иметь место.

Когда опухоль имеет интраокулярную форму и пока она внутри глаза, надо немедленно начинать ее правильно лечить

Игорь Долгополов:

То есть, если функция глаза не нарушена, глаз не вызывает болей и выполняет свою функцию хотя бы частично, хотя бы различает свет, тьму, да?

Татьяна Ушакова:

Не всегда, Игорь Станиславович, а особенно, если это касается двусторонней ретинобластомы. Иногда бывает сложно определить, какой из глаз более поражен, потому что и в одном глазу много, и в другом много, и что, тогда делать двустороннюю энуклеацию? Как-то не решаемся мы к этому подойти. Поэтому, как правило, в ситуации двустороннего процесса мы начинаем с системной химиотерапии. Большая внутриглазная опухоль потенциально может метастазировать. Чтобы лечить опухоль внутри глаза и профилактировать метастазы, мы проводим N-ное количество курсов системной химиотерапии с оценкой эффекта после каждого этапа лечения. В дальнейшем мы выполняем энуклеацию, удаляем глаз, поскольку могут развиваться вторичные осложнения. Они выражаются в виде появления крови, например, в передней камере, мы это называем гифемой, либо в стекловидном теле, гемофтальм называем, либо появления, опять же, болей на фоне повышения внутриглазного давления.

Если же мы видим, что опухоль уменьшается, что открываются такие зоны, как диск зрительного нерва, открывается макулярная область, зрение улучшается, то мы добавляем к лечению другие опции. Например, внутриартериальную химиотерапию — сейчас это достаточно перспективный метод лечения, на который уповают многие, но, как показывает практика, это тоже не золотой метод лечения, не панацея от всего. Иногда и после этого лечения тоже возникают рецидивы заболевания. Здесь, самое главное, приезжать в указанные сроки родителям с детьми. Детей мы должны обязательно осматривать, чтобы не упустить, не пропустить момент, чтобы заболевание не стало экстраокулярным, чтобы оно не вышло за пределы глаза. Повторюсь, из чего состоит лечение. Это не просто лечение, а еще и наблюдение, и раннее выявление продолженного роста или рецидива. Мы можем еще какие-то опции добавлять, например, узел сократился, но появились новые очаги, совершенно в другом разделе глазного дна. Мы тогда можем обсуждать с офтальмологами в наших содружественных клиниках, и отправлять туда, например, на лазерное лечение. Маленькие узелочки пролечили, дальше наблюдаем.

Иногда клоны клеток могут выплеснуться в стекловидное тело, тогда у нас есть еще одно оружие — это интравитреальная химиотерапия, когда непосредственно в стекловидное тело вводится химиопрепарат, напрямую в глаз. От дистанционного облучения мы сейчас, практически, отошли. Последний пациент, который получил органосохраняющее лечение в виде дистанционного облучения, прошел у нас в 2015 году. С 2015 года у нас уже ни один больной не облучается на электронном ускорителе, который стоит у нас в центре. Но появились новые опции в виде стереотаксиса, например, гамма-нож, который существует в институте Бурденко, и уже наших семь детей пролечено там. Это особая категории детей: когда опухоль имеет еще большие размеры, долго не поддается лечению перечисленными методами; когда опухоль локализуется в зоне диска зрительного нерва и, допустим, это вообще единственный глаз у ребенка, и зрение сохранено; либо массивные поражения стекловидного тела, которые не поддаются лечению внутриглазными инъекциями.

Игорь Долгополов:

Почему вы отказались от лучевой терапии? Это же, в целом, весьма перспективный метод, и гамма-нож — это лучевая терапия. В чем разница?

Татьяна Ушакова:

Спасибо за вопрос, он очень правильный. Почему мы стали отказываться от дистанционного облучения? Потому что это группа пациентов малого возраста, в основном дети до трехлетнего возраста. Чтобы провести дистанционное облучение, необходимо выстроить это облучение настолько локально, чтобы вошел либо опухолевый узел, либо глаз, что невозможно. Все равно происходит фоновое облучение окружающих тканей — это мягкие ткани, это кости, образующую орбиту, здоровые ткани попадают в эту зону облучения. Поскольку лучевая терапия тормозит развитие роста опухоли, то она тормозит рост и развитие этих здоровых тканей. Тогда со временем мы видим асимметрию лицевого скелета, поскольку происходит торможение роста в зоне облучения. То есть здоровая сторона развивается нормально, а с больной стороны орбита выглядит узенькой, маленькой, смещенной к носу. Сразу виден косметический дефект. Еще может быть катаракта, помутнение хрусталика.

Но эти осложнения, о которых я сказала, не самые страшные. Хрусталик можно заменить, косметика — можно как-то пережить, но есть наиболее грозное осложнение — это развитие вторых злокачественных опухолей у детей. У детей, больных ретинобластомой, предрасположенность к опухолям намного выше, нежели чем у других пациентов с другими заболеваниями онкологического профиля. Поэтому от дистанционного облучения с органосохраняющей целью мы уже, практически, отказались. А гамма-нож — там так можно выстроить поле облучения, что входит либо только опухоль, либо, если в стекловидном теле очень много отсевов, то только на глаз.  Лучевого воздействия на окружающие ткани нет.

Игорь Долгополов:

То есть можно сфокусировать, фактически, «облизать» опухоль, не затрагивая здоровые ткани.

Бытует обывательское мнение, что ретинобластома – это всегда генетически обусловленная опухоль. То есть она наследуется, есть обязательно ген, который передается из поколения в поколение. Насколько это верно и во всех ли случаях это верно?

Татьяна Ушакова:

Это верно почти в половине случаев. Если условно поделить, то 40 % ретинобластом — это наследственные формы, и 60 % ненаследственная, или спорадическая мы еще называем, случайно возникшие. За развитие ретинобластомы отвечает ген RB1. Все двусторонние, трехсторонние и даже четырехсторонние — есть сейчас такое понятие ретинобластомы — являются наследственными. Среди односторонних ретинобластом тоже встречаются наследственные случаи, приблизительно в 15-20 % случаев от всех односторонних. Всего на односторонний случай приходится 60 %, поэтому получается почти 50 % наследственные и 50 % — случайно возникшие.

Есть еще так называемые семейные формы, тоже раздел наследственной ретинобластомы, когда в нескольких семьях подряд прослеживаются дети, больные ретинобластомой. Сейчас мы, благодаря фонду «Подари жизнь», стали всех детей и их семьи, родственников первой степени родства, обследовать на ген RB1. Что же мы увидели? В редких случаях бывает так, что у ребенка выявляется наследственная ретинобластома с проявлением этого заболевания в виде опухоли, но, например, у отцов или у матерей этих детей (чаще у отцов, правда), клинических проявлений нет. На самом деле в гене RB1 есть некоторые мутации, родители являлись носителями этой мутации, они передают. Сами родители не болеют, а у детей это проявляется в виде болезни.

Игорь Долгополов:

Значит, молва права, получается.

Татьяна Ушакова:

Права, права, да. Этому надо уделять внимание и обязательно обследоваться.

Игорь Долгополов:

Особенно, если в семье есть опухоли глаз, даже которые, может быть, никто не называл ретинобластомой в силу того, что 40 лет назад, например, или 50 у бабушки, никто знал, как это называется. Эта семья из группы риска, дети в этой семьи из группы риска по развитию ретинобластомы, в частности, внутриглазной.

Хочу вернуться к хирургии: как часто удается сохранить глаз, если, например, взять 100 детей? Чтобы понимать.

Татьяна Ушакова:

75.

Игорь Долгополов:

75 %. То есть, 3/4 удается сохранить глаз и зрение.

Татьяна Ушакова:

У кого-то частично, хотя бы светоощущение. Есть, конечно, и полная слепота, но таких мало. Хотя бы частично, есть светоощущение или ребенок может различать предметы.

Игорь Долгополов:

Что у нас в стране сейчас, на данный момент делается с протезированием глаза? Конечно, понятно, что глаз ребенок потерял, но, тем не менее, косметическая функция. Одно дело, когда у тебя стеклянный глаз, который, грубо говоря, выпадает при наклонах, а другое дело, когда у тебя глаз, который, не видит, но он движется содружественно, как мы видим в сериале «Капитан Коломбо» — уже десятилетия назад можно было так. Как обстоят дела с этим в стране? Есть ли эти методики, используются ли они или планируется использовать?

Татьяна Ушакова:

Методики по улучшению косметического эффекта для анофтальмической орбиты, вообще для протеза, чтобы это смотрелось достаточно красиво, чтобы было функционально, содружественно движению глаза – такие техники используются в некоторых центрах. Первое знакомство с институтом С.Федорова многие десятилетия назад у меня были благодаря тому, что я, тогда молодой доктор, искала возможности научиться делать так, чтобы было красиво. В те времена детям со злокачественной опухолью после удаления глаза не подшивали специальный имплант, который выполнял именно двигательную функцию глаза. Где-то в начале нынешнего века в клинике С.Федорова стали широко использовать имплантирование. Имплант выглядит как шарик, приблизительно размером с глаз. Когда глаз удаляется, сохраняются мышцы, которые двигают глаз. Этот шарик вставляется в орбиту, к шарику подшиваются мышцы, и потом, когда уже происходит протезирование, то есть ставят глазной протез, то со временем протезик начинает двигаться, поскольку послеоперационной отек уходит и, в общем-то, это очень достаточно презентабельно выглядит. Мы эту же технологию начали использовать с 2017 года, в 2017 году у всех детей, которым был удален глаз, мы применяли эту технику. На самом деле, сейчас косметический эффект такой, что иногда, действительно, даже сложно определить, где протез, а где глаз.

Игорь Долгополов:

Расскажите, пожалуйста, что для вас самое трудное в общении с родителями, у ребенка которых есть эта опухоль в глазу?

Татьяна Ушакова:

Самое трудное это, наверное, первая беседа, когда мы говорим, что у вашего ребенка злокачественная опухоль. Хотя чаще всего к нам родители уже приходят подготовленные. Не каждому повезет появиться у нас в центре сразу, некоторые проходят по семь кругов, потому что здесь посмотрели, там понаблюдали. Очень сложной иногда бывает первая беседа, это, наверное, самое сложное. Еще очень сложно убедить некоторых родителей в том, что надо удалять глаз, когда это действительно необходимо. Такие моменты самые тяжелые.

Игорь Долгополов:

Расскажите, где готовят онкоофтальмологов? Вдруг кто-то нас слушает, вдохновился и хочет посвятить свою жизнь этой области — весьма сложной, весьма, между прочим, наукоемкой, и крайне интересной, с огромными возможностями, включая футуристические: протезы глаз, которые будут выполнять функцию, то есть киберпротезы, которые подшивают к нерву. Я знаю, что они есть. Где готовят таких онкоофтальмологов?

Татьяна Ушакова:

К сожалению, такой школы, куда можно прийти и записаться нет, но я могу подсказать путь, как это осуществить, если у кого-то есть желание. Сейчас у нас существует, например, студенческий кружок. В студенческом кружке сейчас у нас ребята с четвертого курса медицинского института. Некоторое время назад наши аспиранты, которые отвечают за работу студенческого кружка, подошли ко мне и говорят: «У нас есть четыре человека, которые заинтересовались этой патологией, они хотели бы с вами поговорить». Вы не представляете, у меня была просто белая зависть — насколько хорошие ребята! Я даже позавидовала тому, что они еще не закончили институт. Думаю: как не хватает таких людей, которые одержимы узнать что-то новое, что-то сделать новое. Просто замечательные ребята! Надо начинать с кружка. Можно прийти, допустим, к нам в кружок, познакомиться поближе с детской онкологией. На мой взгляд, прежде чем заниматься злокачественными опухолями глаза, надо иметь немножко шире ракурс в обзоре всех онкологических заболеваний. Надо сначала стать, все-таки, немножко детским онкологом. Поэтому здесь два пути: либо это онкологическая ординатура и в дальнейшем доучивание на офтальмолога, это один путь, он более трудный. Более легкий путь — сначала студенческий кружок, потом ординатура по офтальмологии, и уже готовый офтальмолог, ординатор приходит, допустим, к нам в центр, и мы его обучаем. Но, к сожалению, такой опции, чтобы это была ординатура по офтальмоонкологии – такого, к сожалению, нет.

Игорь Долгополов:

У меня последний вопрос, который требует короткого ответа. Сколько вам удается излечить детей от этой болезни, процент?  

Татьяна Ушакова:

98.

Игорь Долгополов:

То есть 98 из 100 детей могут рассчитывать на полное выздоровление от злокачественной опухоли, от рака.

Татьяна Ушакова:

Мы не берем здесь сохранное, несохранное лечение. В целом.

Игорь Долгополов:

Конечно, в целом жизнь обеспечена 98 %. Татьяна Леонидовна, спасибо вам за труд! Редко где при фатальных заболеваниях удается добиться действительно такого выдающегося процента, не только в онкологии, но и в кардиологии, и с почками тоже. Спасибо вам за труд и спасибо, что вы были с нами этим вечером, выделили свое время.

Татьяна Ушакова:

Спасибо!