Профессор Дубынин о мозге и жизни

Виктория Читлова:

Передача «Пси-Лекторий» и ее ведущая Виктория Читлова - врач-психиатр, психотерапевт. Сегодня наш эфир называется «Профессор Дубынин о мозге и жизни». Мой гость ― знаменитый популяризатор нейронаук Вячеслав Альбертович Дубынин, доктор биологических наук, профессор кафедры физиологии человека и животных биологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, нейробиолог, популяризатор науки.

Вячеслав Дубынин:

Здравствуйте, Виктория! Знаменитым меня никто не называл, очень приятно, хотя, по-моему, еще незаслуженно; лет через 20, если жизнь пойдет удачно.

Виктория Читлова:

Судя по количеству видео, Ваших авторских лекций, я думаю, это достойное название. Я очень Вам признательна, что вы сегодня со мной, и надеюсь, мы проведем интересный совместный эфир. Мы поговорим не на конкретную тематику касательно биологии головного мозга, а у нас будет блиц из вопросов. Нас смотрит публика самых широких интересов и знаний. Попытаемся представить, что известно людям и что мы можем уточнить, как 2 специалиста по данному вопросу; я, соответственно, в роли журналиста.

Первый вопрос. Для чего современному человеку важно иметь представление о работе мозга? Вы читаете множество лекций, они подробные, интересные, увлекательные, но, какой практический эффект должен получить слушатель?

Вячеслав Дубынин:

Наверное, это относится к любым лекциям, посвященным нашему телу, нашему здоровью. Не понимая, как функционируют кишечник, почки или мозг, или зрительная слуховая система, как вы будете пользоваться этой штуковиной, которую подарила нам эволюция? Один из глобальных призывов - быть осмысленными пользователями этой сложнейшей машиной, вовремя понимать и чувствовать ее нужды. На 100 % ее эксплуатировать, но так, чтобы она не ломалась, а чтобы, наоборот, набирала все больше ресурсов. Мозг как раз такая конструкция, которая, если вы ею хорошо пользуетесь, работает все лучше и лучше. Это касается и мышц, и сердца, и кишечника. Поэтому знания о мозге позволяют вам работать эффективно и, более того, работать все более эффективно.

Виктория Читлова:

Здорово! Я очень надеюсь, что, сегодняшний эфир, дорогие друзья, даст вам нечто, чем сможете пользоваться во благо вашей жизни.

В начале каждого эфира я знакомлю наших зрителей с моим гостем. Расскажите, пожалуйста, Вячеслав Альбертович, как Вы пришли к нейробиологии, почему она Вас заинтересовала и стала сферой вашей деятельности?

Вячеслав Дубынин:

Я с детства хотел быть биологом. Вырос в маленьком городке, но осмелился приехать в Москву, удалось поступить на биологический факультет. Во время учёбы на биофаке у нас есть год на выбор кафедры, у нас на биофаке около 30 кафедр. Я весь год ходил и присматривался, так делают все студенты. Понял, что биохимия, молекулярная биология с пробирками мне не очень интересна. Или классическая зоология и ботаника: вы сидите в кустах, в сапогах, с биноклем и смотрите, как бобры строят хатку ― тоже не для меня. Физиология мне была очень интересна и как-то душа легла. В физиологии самое интригующее ― мозг. Так я попал на кафедру высшей нервной деятельности и, честно сказать, ни разу не пожалел, потому что настолько огромная и интересная тема. Уже больше 30 лет в ней работаю и ощущение, что все только начинается.

Виктория Читлова:

Что входит в круг Ваших личных интересов, как ученого?

Вячеслав Дубынин:

Последние 20 лет я занимаюсь нейрофармакологией. Наша кафедра ориентировалась на изучение, прежде всего, регуляторных пептидов ― молекул, фрагментов белка. Они обладают гормоноподобными свойствами и нейротропными свойствами. С одной стороны, были молекулы, которые являются потенциальными лекарственными препаратами. С другой стороны, модели патологий на депрессивных животных или нарушения памяти, или, сейчас мы работаем с моделями аутизма. Все вместе стыкуется в очень интересный комплекс, когда ты остаешься все время на переднем крае науки нейрофармакологии, потому что регуляторные пептиды ― очень интригующая группа. С другой стороны, ты должен разбираться в принципах работы мозга, потому что, когда ты говоришь о поведении, значит, здесь вплетаются и память, и эмоции, и общий уровень активации, не говоря уже о разных медиаторах.

Виктория Читлова:

Есть ли базовые принципы в работе мозга, можем ли мы их озвучить?

Вячеслав Дубынин:

Их достаточно много, потому что мозг ― это многослойная вселенная. Есть молекулярный уровень, есть уровень синапсов, контактов между нейронами, уровень клеток, уровень нейросетей, когда 100-200 нейронов что-то вместе делают, и уровень макроструктур и даже системный уровень. На каждом уровне существуют свои законы. Я, в основном, имею дело либо с уровнем межклеточного взаимодействия в нейрофармакологии, когда мы смотрим окситоциновые рецепторы или опиоидные рецепторы, либо с системным уровнем, когда мы пытаемся описать процесс формирования памяти или, наоборот, процессы забывания, или формирование какой-нибудь материнской депрессии, или нарушения социального взаимодействия. На каждом уровне есть свои алгоритмы. Я думаю, что их наберется несколько сотен, много, но вполне обозримо, 3-4 года знакомства с материалом ― и вы более-менее все принципы начнете чувствовать.

Виктория Читлова:

Усваивать и ориентироваться в них. Давайте начнем с микроуровня. Одна из больших тем лекций, которые Вы читаете, посвящена нейромедиаторам. Всё ли так однозначно с нейромедиаторами в плане того, кто за что отвечает? Мне представляется, что в разных зонах головного мозга у них свои разные функции, но, все же мы сможем озвучить крупные базовые принципы, кто за что?

Вячеслав Дубынин:

Виктория, Вы же понимаете, что такое лекционный материал. Вы все равно упрощаете, иногда очень сильно упрощаете реальный конгломерат знаний, чтобы хотя бы создать иллюзию понимания у студентов. Если вы на него вывалите кучу данных, не связанных никакой логикой, то всё впустую. Поэтому рассказываешь некую связную картину, которая является приближением в той или иной степени, чтобы потом, отталкиваясь от нее, начинать выращивать более сложную структуру. Поэтому есть уровень очень сильного упрощения, которое сохраняет определенную истинность.

Когда мы говорим о нейромедиаторах, мы начинаем с главной пары ― глютаминовой кислоты и гамма-аминомасляной кислоты, которые создают базовый баланс возбуждения и торможения. Глутамат – это активационные потоки в мозге, гамма – это тормозные потоки. Активационные нужны, чтобы формировались реакции, память, чтобы обрабатывалась сенсорика. Гамма-аминомасляная кислота нужна для того чтобы убирать лишнюю активацию, лишние эмоции, лишние движения. Нормальная работа мозга ― это, прежде всего, баланс данной пары. Если что-то не так ― тут и повышенная тревожность, и бессонница, и эпилепсия, и чего только нет. Второй слой – это слой медиаторов, больше относящихся к психоэмоциональной сфере: дофамин, серотонин, норадреналин; наверное, туда же попадут каннабиноиды, опиоидные молекулы, которые отвечают за эмоциональные посылы, которые во многом являются основой формирования памяти. Третий слой ― слой пептидных медиаторов, но не опиоидов, а, скажем так, менее изученных, которые очень тонко играют с мотивационными, потребностными центрами. Здесь уже кто-то влияет на агрессию, кто-то на либидо, кто-то на материнскую заботу.

Получается, что есть главная пара, под ней десяток медиаторов психоэмоциональной сферы, а под ней порядка сотни медиаторов, работающих в рамках очень тонких функций. Это всё равно жуткое упрощение, потому что, возьмите тот же самый дофамин, и вы увидите, что здесь он играет на скорость мышления, а в другой точке – на двигательную сферу, а где-нибудь в гипофизе блокирует выделение пролактина. Как это связано? Никак не связано. Эволюция часто как поступает: создав некий механизм, некий микрочип, она начинает использовать его для решения самых разных задач, и вроде бы всё работает. Но, в тот момент, когда мы пытаемся фармакологически воздействовать, мы получаем кучу побочных эффектов, потому что тот же самый дофамин и тут, и там, и ещё где-то. Те же самые опиоиды, пожалуйста: болевой контроль и одновременно контроль центра положительных эмоций. Почему так? Эволюция так распорядилась, она использует эндорфины для решения самых разных задач. Это уже наши проблемы, как вырулить, чтобы анальгезия была, эйфория не формировалась, не происходило изменения синапсов и не вырабатывалась зависимость, привыкание.

Виктория Читлова:

Очень многие люди слышали про дофамин, про серотонин. Даже на приеме я слышу от моих клиентов.

Вячеслав Дубынин:

Народ становится все грамотнее.

Виктория Читлова:

Это прекрасно, но создается впечатление, что они представляют в голове некий суп, где всё плавает ― и дофамин, и серотонин, и глутамат. Где находятся все нейромедиаторы, как это выглядит?

Вячеслав Дубынин:

Наш мозг вовсе не суп, это, скорее, планета, населенная нервными клетками - нейронами. Их сейчас посчитали, 90 миллиардов, больше, чем жителей на Земле. Каждый нейрон, в среднем, устанавливает контакты, синапсы с 3-4-5 тысячами нейронов, а нейромедиаторы в этих контактах. Умножьте 90 миллиардов на 5 000 и получите большие триллионы синаптических контактов. В каждом контакте работает один основной медиатор, хотя, могут выделяться и некие вспомогательные. Мы обнаруживаем дофаминовые или серотониновые локусы в коре больших полушарий, или в базальных ганглиях, или в гипоталамусе. Это вовсе не суп, это сложнейшим образом организованные информационные ячейки, передающие строго определенные сигналы в строго определенных ситуациях, иногда занимающиеся тотальным обобщением, поддержанием общего уровня бодрствования, фильтрации информации. То есть огромное количество нейросетей с весьма специфическими задачами.

Программисты уже давно пытаются моделировать. Оказывается, что нейросеть, состоящая из 5000 нейронов, способна много чего считать и запоминать, а у нас не 5000, не 5 миллионов и даже не 5 миллиардов. Наши нейросети колоссально сложны, интересны и, кроме того, пластичны. По мере использования тех или иных контактов синапсы начинают менять свои свойства: где-то сигнал передается сильнее, где-то слабее, идет адаптация. Главная задача нашего мозга – отразить внешнюю среду. У нас в мозге в ходе жизни возникает информационный слепок мира. В этом информационном слепке у каждого медиатора свои функции, вдобавок, функции меняются, плывут в зависимости от того, какой у вас жизненный опыт; а еще гены, а еще гормональный фон. Все очень интересно, но в итоге мы получаемся уникальными. Мы уникальны на уровне ДНК, уникальны на уровне иммунной системы, мы точно так же уникальны на уровне морфологии мозга, всей нейронной сети, и на уровне нейрохимических взаимодействий. Простоты нет, во всяком случае.

Виктория Читлова:

Получается, когда люди знакомятся, им приходится узнавать картину мира в голове другого человека?

Вячеслав Дубынин:

Да, конечно, в том и интерес, поэтому нам так интересно с другими людьми. Вы видите целый иной мир, часто с иной системой ценностей и с иным жизненным опытом, это же замечательно!

Виктория Читлова:

Следующий вопрос. Что Вы считаете структурной единицей нервной системы, как это устроено?

Вячеслав Дубынин:

Простой вариант – это нервная клетка, которых 90 миллиардов. На поверку оказывается, что нейрон сам по себе сложный процессор, потому что имеет тысячи входов. Поэтому более логично структурной единицей считать именно синапс, то есть контакт между клетками, когда 2 отростка сходятся, и один отросток передает сигнал в виде электрического импульса, превращающегося в отделение медиатора, а второй отросток своими белками-рецепторами ловит этот сигнал. Именно функционирование синапсов, их активность, пластичность ― та самая структурная единица. Посмотрите, за что дают Нобелевские премии. Несколько Нобелевских премий за последние 20 лет даны именно за работу синапсов, настолько это важно. Нейрон – это большая штуковина, а синапс – то, как выделяется медиатор, как работают всякие вторичные посредники. Это всё имеет колоссальное, фундаментальное значение.

Виктория Читлова:

Важно ли иметь большое количество синапсов, и чем больше, тем лучше, так ли это?

Вячеслав Дубынин:

Вообще, наверное, это похоже на правду, потому что не так важно, сколько весит ваш мозг, и даже неважно, сколько у вас там нервных клеток, а важно именно количество синапсов на единицу объема, потому что синапсы ― некая элементарная структурно-эмоциональная единица. Когда мы смотрим мозг в разных его зонах, или, например, сравниваем мозг человека и животных, мы видим важность синаптической плотности. Обычно, когда на лекциях рассказываешь, приводишь в пример дельфинов и говоришь, что дельфины такие прекрасные, но у них пониже синаптическая плотность, чем у нас. Судя по всему, развитие их мозга остановилось еще 15 миллионов лет назад. Они прекрасно адаптированы в океане, дельфин за час наловит рыбы столько, сколько ему нужно, и остальное время радуется жизни, прыгает, играет и занимается сексом, такие животные-хиппи. С другой стороны, есть, например, птицы, у которых ограничение по весу, поскольку они должны летать. Птичий мозг маленький, но у него местами плотность синаптических контактов не хуже нашего, особенно, если посмотреть на интеллектуалов в птичьем мире – это врановые птицы, попугаи, там всё очень здорово. Поэтому сейчас мозг птиц является очень важным объектом исследований, он местами перекрывает мозги млекопитающих и даже обезьяньи мозги. В нем многие функции гораздо определенно инсталлированные. Скажем, птичье пение. Какая-нибудь канарейка учится петь и, оказывается, что в центрах, которые отвечают за научение пению, работают те же гены, что и в наших речевых центрах. Сейчас очень много работы именно на птичьей нервной системе. Она по-другому организована по сравнению с нашей, мы же разошлись 200 миллионов лет назад.

Виктория Читлова:

Получается, густота нейронных связей и комплексность нейронных сетей может не занимать большой объем. Как-то так всё укладывается в мозге, что не утяжеляет и не увеличивает его.

Сейчас очень модное направление ― и теория хаоса, и представление о фрактальной системе структуры головного мозга. Что Вы думаете по данному поводу?

Вячеслав Дубынин:

Физики придумывают много аналогий, но нам, нейробиологам, проще всего считать синаптическую плотность. Что получается? Количество нейронов определено генетически, оно более стабильно, чем вес мозга конкретного человека. Получается, что вставочных промежуточных глиальных клеток может быть побольше или поменьше, а количество нейронов стабильное. Большинство нейронов встают в онтогенезе на свои места - туда, где им на роду написано. Потом они начинают выпускать отростки. В этот момент очень мощно играет роль среда, в которой развивается сначала мозг эмбриона, а потом мозг маленького ребенка. Первые 2-3-4-5 лет жизни, особенно, первые 3 года критичны: возникает синаптическая сеть определенной густоты. Поэтому так важно, чтобы исходный посыл получился успешным, чтобы ребенок рос в комфортных условиях, чтобы было много интересной информации, чтобы было общение с родителями. Для него человеческий контакт важнее любого интернета и планшета.

С получившимся 3-4-хлетним мозгом мы стартуем в более взрослый мир. Что мы видим? Синаптическая густота нарастает, но может и снижаться, если вы грузите мозг слишком одинаковой и монотонно неинтересной информацией. Начинают разрываться контакты, они лишние, потому что каждый синапс требует затрат энергии, а зачем кормить синапс, если он не передает интересную информацию. Дальше что получается? Через синапсы нейроны принимают факторы роста от своих коллег. Есть представление: если нейрон разорвал слишком много синапсов, он погибнет. Мы знаем, что нервные клетки в нейросети погибают; возможно, часть гибнущих нейронов ― это нейроны, которые оказались не у дел. Иногда в этом нет ничего плохого, потому что нейроны у нас формируются с избытком, но иногда нейросеть реально становится более тупой, потому что вы разорвали много контактов. Поэтому так важна новизна, важны интересные интенсивные информационные потоки. Если вы каждый день делаете одно и то же - для мозга это неполезно.

Виктория Читлова:

Мы сейчас говорим про нейропластичность: чем о большем мы подумали, чем больше мы сделали, чем больше раз мы повторили, закрепили.

Вячеслав Дубынин:

Тоже в разумных пределах, а то можно так перегрузить мозг, что он попадет в ситуацию стресса, неизвестности. Слишком много новизны для мозга порой вызывает тревожность: я слишком много не знаю в мире. Всё должно быть дозированно. Мало новизны – скучно. Избыток новизны – можно скатиться в стресс. Для каждого конкретного мозга доля новизны разная, кому-то достаточно 2-3 интересных историй за день, а кому-то нужно десяток.

Виктория Читлова:

Давайте мы и поговорим, почему мозг любит получать новую информацию, для чего нам это и как устроено?

Вячеслав Дубынин:

Биологически очевидно: если что-то стабильное, если ничего не происходит, то и зачем анализировать? С изменениями же нужно разбираться, потому что они говорят о том, что, возможно, еда появилась, возможно, опасность, пора размножаться. В мозге в самых разных частях стоят нейроны, их издавна называют нейроны- детекторы новизны, которые сравнивают прежний сенсорный поток с тем, который есть сейчас, или набор знаний, который был, с тем, который сейчас. Это начинается с уровня среднего мозга и дальше мы видим в такой структуре, как гиппокамп, мы видим в новой коре. Сопоставление и вылущивание новизны очень важно, потому что вы должны анализировать именно новую информацию, именно изменения, иначе ваше поведение не будет адекватным.

Кроме пассивного восприятия новизны, включаются программы активного стремления к новизне. Что-то зашуршало – мы посмотрели, а затем мы подойдем и начнем манипулировать с объектом. Мы активно стремимся к набору новой информации, из вентральной покрышки выделяется дофамин, идет в кору больших полушарий, уже прослежено. У более творческих людей дофамина в коре выделяется больше при таких актах новизны, актах творчества. Это наша суть, потому что человек – жутко любопытное существо, всю жизнь способное сохранять это свойство. Недаром говорят, что человек во многом всю жизнь остается ребенком. Есть красивое слово «неотения», когда остается детскость. Мы, homo sapiens, такие, среди нас есть люди, которые даже в 70-80 лет остаются любопытными, способны радоваться изменениям, что прекрасно. К сожалению, не все, а хотелось бы, чтобы побольше было таких людей.

Виктория Читлова:

Тогда, возможно, они будут долгожителями.

Вячеслав Дубынин:

Да, это одна из важнейших предпосылок.

 Виктория Читлова:

В одной из Ваших лекций Вы очень активно раскрывали тему, что поиск нового приносит мозгу удовольствие, вообще приносит нам удовольствие. Можем поговорить об эмоциях, зачем они нам нужны?

Вячеслав Дубынин:

Можно сказать, что в этом смысл нашей жизни: мы живем, чтобы испытывать побольше положительных эмоций. Но, юристы обычно добавляют: социально одобряемых положительных эмоций, а то мало ли… Вам, как психиатру, не знать ли? Положительные эмоции возникают в центрах, которые сравнивают реальные и ожидаемые результаты нашего поведения. Вы что-то сделали, получили результат. Если он позволяет удовлетворить ту или иную потребность или хотя бы увеличивает вероятность удовлетворения потребности... Скажем, вы дарите девушке цветы, она их принимает, и вы уже получаете положительные эмоции, потому что вы чуть ближе к заветной цели. Так вот, если удовлетворяется потребность, повышается вероятность удовлетворения, это вызывает положительную эмоцию, что для нашей психической жизни очень важно. Но, с точки зрения системного функционирования мозга это означает, что сигналы от центров сравнения ожидаемого и реального поднимаются в новую кору больших полушарий, и неокортекс на фоне полученных сигналов запоминает успешные программы. Укрепляются синапсы, которые только что участвовали в реализации того или иного поведения. То есть мозг запоминает, что надо делать, чтобы было хорошо. Это основа обучения, в норме. К сожалению, это основа патологического обучения при приеме наркотических препаратов, потому что ― бац, и вдруг мозг понимает: зачем дарить девушке цветы, если таблетка или укол вызывает такие же положительные эмоции.

Виктория Читлова:

Или компьютерная игра, или сериальчик.

Вячеслав Дубынин:

Да, или 2 гамбургера, по-всякому бывает. Поэтому тут нужен глаз да глаз.

Виктория Читлова:

Давайте поговорим о личности, о характере, о темпераменте. Есть ли какие-нибудь зоны в мозге, которые хранят нашу личность?

Вячеслав Дубынин:

Они очень серьезно связаны с разными биологическими потребностями: любопытством, стремлением к безопасности, стремлением лидировать, тяги размножаться, заботиться о потомстве, эмпатия.

Виктория Читлова:

То, что генетически запрограммированно?

Вячеслав Дубынин:

Да. Эти центры, как правило, находятся либо в стволовых структурах, вплоть до гипоталамуса, либо, например, базальные ганглии, амигдалана очень серьезно завязана на врожденные социальные программы. Эта совокупность центров формирует то, что можно назвать темпераментом, то есть некую врожденную установку нашей личности. Каждый блок, будь то любопытство, или агрессия, или реакции страха, на 50-60 % определяются генами, а еще гормонами, а еще индивидуальным опытом – пренатальным, постнатальным и так далее. Это, с точки зрения современной нейробиологии, можно наиболее адекватно называть темпераментом, некой врожденной установкой нашей личности. Такая база, и во многом действительно она, зависит от родительских генов. Дальше мы начинаем жить, и, реализуя те или иные программы, связанные с той или иной потребностью, мы соответствующие поведенческие блоки либо выращиваем, укрупняем, они становятся для нас более значимыми и более надежными источниками положительных эмоций. Либо, наоборот, жизнь нас пинает в этих местах, и своё поведение не удается развивать, выращивать, и тогда усыхает любопытство или стремление лидировать. В итоге над темпераментом нарастает характер. Так психологические, педагогические термины мы пытаемся приложить к нейробиологии.

Виктория Читлова:

Можно ли поменять характер? Темперамент, я понимаю, не изменишь.

Вячеслав Дубынин:

Не то, чтобы не изменишь, почему, с темпераментом тоже происходят изменения. Совсем осмысленно особо не изменишь. Но, во-первых, есть психофармокология, когда можно подавить агрессивные центры, если они избыточны. Во-вторых, есть возрастные изменения и гормональные изменения. Уровень либидо будет с возрастом слабеть, а уровень родительской заботы будет сначала низкий, потом побольше, потом опять не очень большой ― тут как пойдет развитие. Конечно, очень многое зависит от ситуаций, в которые вы попадаете, и от наших учителей, воспитателей, от тех образцов для подражания, которые мы себе выбираем, от самоконтроля, от самовоспитания.

Виктория Читлова:

В психотерапии можно сознательно модифицировать характер.

Вячеслав Дубынин:

Мы, нейробиологи, против ничего не имеем, конечно. На самом деле, есть еще компонент нашей личности – тот самый информационный слепок, информационная модель мира. Место, где крутятся процессы мышления, где есть волевой контроль. Из этого блока, если он у вас достаточно силен и тренирован, вы можете управлять центрами разных потребностей, но до определенной степени, и осмысленно модифицировать свой характер. Здесь нам должны помогать наши учителя, наставники, родители, друзья, средства массовой информации, психотерапевты, психиатры.

Виктория Читлова:

Средства массовой информации нередко становятся шумом в каналах той самой информации. Хотелось бы подчеркнуть важный необходимый элемент для своей модификации: это сознательный подход, о котором Вы и говорите.

Что делает людей одаренными или гениев гениальными? Как это устроено в мозге?

Вячеслав Дубынин:

Про гениев вряд ли что-то отвечу, потому что каждый гений уникален, и поди, разбери его по нейронам. Редко ученым достается мозг Эйнштейна, и они начинают смотреть на центры, связанные с абстрактной логической деятельностью. Пожалуй, здесь тормозных нейронов больше, чем у обычного человека. Наверное, Эйнштейн очень хорошо мог концентрироваться на своих задачах. Гений каждый раз почти уникален. Одаренность на 50-60 % зависит от генов. Нужно, чтобы мозг был предрасположен к тому, чтобы достигать высоких спортивных результатов, заниматься искусством или математикой, или очень эмпатичен. Тогда человек имеет предрасположенность к тому, чтобы стать хорошим педагогом или хорошим врачом, потому без эмпатии, без сопереживания, сострадания какой из вас доктор? Наши студенты иногда выбирают между биофаком и факультетом фундаментальной медицины. Тогда им говоришь: «Ты прислушайся к себе, тебе что интересно? Узнавать общую логику работы мозга – тогда тебе к нам, на биофак, или помочь конкретному человеку – тогда тебе на медицинский». Это очень важная развилка.

Насколько у вас заложено, во многом определяет вашу одаренность. Именно эти центры потребности будут давать энергию для того чтобы вы учились, формировали навыки и достигали всё больших вершин. Но, вам еще должно повезти, чтобы у вас и центры мышления, и центры памяти и двигательные центры соответствовали вашей задаче и некой одаренности. Может, вы прекрасный лидер, прекрасно настроен на то, чтобы преодолевать препятствия, и вы хотите стать олимпийским чемпионом, а скорость вашей реакции низкая, и, к сожалению, не получится. Нужно находить баланс между предрасположенностью, настойчивой тренировкой, и теми задачами, которые вы перед собой ставите. Здесь огромная роль педагогов и воспитателей, которые сначала маленькому мозгу ребенка покажут весь спектр возможностей или побольше – драмкружок, кружок по фото и так далее, потом поймают ту позитивную эмоцию, которая возникает в его маленьком мозге тогда, когда у него что-то получается. Дальше на фоне полученной эмоции будут выращивать одаренность. Это уникальный процесс. Как бы мы ни компьютеризировали, без педагога, без родителя, без наставника не получится.

Виктория Читлова:

Давайте немного о патологии. Я, как специалист, ориентированный на лечение тревожно-депрессивных расстройств, скажу, что сейчас эти состояния наиболее часто встречаются в мире. Что лежит в основе биологи мозга при этих процессах? Что там происходит?

Вячеслав Дубынин:

Мы обычно говорим о том, что идет глобальное нарушение баланса между активностью центров положительных эмоций и отрицательных. Центры положительных и отрицательных эмоций, как глобальные коллекторы, которые от центров конкретных потребностей собирают сигналы, было поведение успешным или оно было неудачным. У каждого центра есть врожденная установка, и может быть так, что, в принципе, человеку достался мозг не очень радостный и более склонный к отрицательным эмоциям. Тогда у человека будет какая-нибудь конститутивная депрессия, свойственная ему по жизни. Второй вариант –ситуативный, когда жизнь как зебра: черный полоски, белые, несколько черных полосок – уже депрессия. С такой депрессией проще, в общем-то, хотя, тоже по-всякому бывает.

Виктория Читлова:

Популярный вопрос про психоактивные вещества. Что они делают с мозгом и можно ли химически улучшить работу мозга так, чтобы достичь уровня одаренности или гениальности? Как долго можно принимать психоактивные вещества?

Вячеслав Дубынин:

Легких путей хотите? Настоящие психоактивные вещества влияют на работу синапсов. Наш мозг так устроен, что синапсы их хорошо чувствуют. Если вы начинаете тюкать синапсы какой-то молекулой, они быстренько начинают сопротивляться и возникает привыкание, а то и зависимость. Поэтому все серьезные психотропы должны использоваться по месту, для лечения определённых заболеваний. Если вы хотите здоровый мозг чем-то таким стукнуть ― учтите, что это очень рискованно и не дешево.

Здоровый мозг за счет своих собственных внутренних ресурсов способен на очень многое. Я бы хотел обратиться к слушателям: не надо смотреть на фармакологические препараты, если у вас все нормально с головой. По сути, это молекулярные костыли, которые гораздо больше подходят мозгу с проблемами: хроническое утомление, травмы, генетические нарушения, что-то с сосудами, с возрастом. Если вам 20-25 лет, то какие ноотропы, какие психоактивные препараты? Справляйтесь собственными ресурсами! Те самые ноотропы вам еще пригодятся в 60-70-80 лет, оставьте их на то время. Сейчас сами ― за счет мотивации, за счет усидчивости, за счет того, чтобы ваша работа и ваша жизнь была интересной. Наш мозг способный, поэтому используйте его внутренние ресурсы, а препараты оставьте на потом, они еще пригодятся.

Виктория Читлова:

В продолжение вопроса тема о старении мозга. Как выглядит старение в мозге, что там происходит, и что мы может сделать, чтобы замедлить старение?

Вячеслав Дубынин:

К сожалению, порой стареет не сам мозг, а, например, сосудистое русло. Все-таки, сердечно-сосудистая система у нас слабое звено. Во-вторых, стареет гормональная система, щитовидка или инсулин. Часто для того, чтобы убрать эффекты «стареющего мозга», достаточно помочь сердцу, сосудам или эндокринной сфере. Но, порой стареет и сам мозг, это называется нейродегенерацией. Здесь основной фактор, который позволяет замедлить старение — это активность, новизна, положительные эмоции. Причем, активность не только на уровне узнавания нового. Сейчас очень много работ о том, как важно двигаться. Больше половины клеток нашего мозга, оказывается, занимаются движениями, поэтому важно не просто делать зарядку, а двигаться по-новому, выучивать новые двигательные навыки. Пусть вам 60-70-80 лет, но новое в двигательной сфере имеет потрясающий омолаживающий, поддерживающий эффект на все наши нейросети.

Виктория Читлова:

У меня последний короткий вопрос, регулярный для всех моих гостей. Чтобы Вы пожелали нашим зрителям, Вячеслав Альбертович?

Вячеслав Дубынин:

Заботливого отношения к собственному мозгу, понимающего. Нужно осознавать, что вы и ваш мозг — это единая система. Если вы правильно эксплуатируете мозг, то его ресурс не то, что уменьшается, он даже увеличивается. Это хорошо для вас и ваших нейросетей.

Виктория Читлова:

Я от всей души благодарю Вас, что Вы сегодня со мной, нашли время в своем плотнейшем лекционном графике, Вячеслав Альбертович!

Со мной сегодня был Вячеслав Альбертович Дубынин – доктор биологических наук, профессор кафедры физиологии человека и животных биологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова.